Артем Гай - Дверь с той стороны (Сборник фантастических рассказов)
— Рюс, — сказал парень, крепко пожимая им руки. — Абдулла. Спасибо.
— Абдулла хорошо. Друг, — сказал Овечкин на диалекте и по- русски.
— Друг… — повторил парень по-русски и улыбнулся: — Абдулла Друг!
«Ну, Миклухо-Маклай!» — смеялся Саня, выжимая по пустынному шоссе все, на что способен был их «пикап». До восхода на скорости духота была вполне терпимой. Они очень устали, но им было так легко и радостно, как, наверное, никогда еще в этой чужой стране.
Асфальтированную часть пути проскочили за час. Около полудня сделали остановку и пообедали (или позавтракали) неизменным соленым сыром и кофе из термоса, которые захватил, несмотря на спешку, предусмотрительный «взводный» Саня. На привале Овечкин узнал, что уже сутки его ждет корреспондент столичной газеты: очерк о развитии района, о технической помощи русских и все такое прочее.
«Рановато для очерка», — буркнул Овечкин, сам еще не понимая, что встревожило его в Санином сообщении. Позже, осторожно въезжая в заполненную водой рытвину, он вспомнил слова Оноре: «Ждите новых людей». Слова звучали несомненно угрожающе. Оноре опасался чего-то и предостерегал. От чего? «Они могут оказаться более опасными для вас». Время от времени Овечкин возвращался к этой фразе доктора, несмотря на то что она с самого начала казалась ему невероятной чушью. Чего ему, Овечкину, опасаться каких-то людей? Кого он здесь знает, кто знает его? На всем Африканском континенте не наберется и дюжины таких. Если бы опасность угрожала всей группе, тогда можно было бы понять: мало ли колониального отребья бродило еще по неспокойному континенту — всяких наемников, вооруженных банд, купленных, обманутых, натравленных, запуганных, — но чтобы ему лично…
В «гостинице у Альбино» ребята давно их ждали, открыли несколько баночек кетовой икры и крабов. Стол был праздничный.
«Атеистический вариант праздника рамазан», — определил Овечкин. Лицо осунулось, кожа стала серой, но он довольно потирал руки. Больше всего на свете он любил кетовую икру.
К себе Овечкин отправился, когда ненасытное солнце угомонилось наконец в джунглях.
В амбулатории горел свет, и, поднимаясь по лестнице, Овечкин слышал, как звенит и рассыпается там стекло. Похоже, Оноре бил посуду. Но сейчас Овечкину на все было наплевать. Он мечтал, как, завернувшись в мокрую простыню, плюхнется наконец под родной противомоскитный балахон, и еще на лестнице снимал рубаху. Но лечь сразу ему не удалось. Возвращаясь из душа, он застал в гостиной своих соседей в полном составе. Оноре стоял посреди комнаты в рубахе такой же мокрой, как простыня Овечкина, взъерошенный больше обычного и очень серьезный. Шьен, не менее серьезный, сидел рядом.
— Алло, Жан, есть новости… Вы довезли ее?
— Конечно, — довольно оскалился Овечкин.
Оноре хмуро кивнул:
— Вы молодчина. Так вот, посмотрите, все ли у вас на месте. У нас был основательный обыск.
— То есть как?.. — опешил Овечкин, продолжая улыбаться.
— Я же говорю вам: очень основательный. По крайней мере, у меня.
— Нет, но кто… Как это произошло?
— Посредством взлома замков. Собственно, у вас, по-моему, дверь не запирается. — И Оноре пошел к себе. Овечкин тупо уставился в его спину.
— Послушайте, а вы сообщили в полицию? Оноре обернулся.
— Забудьте здесь это слово, Жан.
— Но когда это могло случиться?
— Пока мы путешествовали по джунглям. Кстати, вы знаете, что тут появился журналист из столицы?
— Да.
— Он искал вас. Один раз я его уже выгнал. Вы виделись с ним?
— Еще нет.
— Он такой же журналист, как я французский президент. Вуаля. Установить, что у него проверяли даже книги, не составило Овечкину труда. Однако никаких пропаж не обнаружилось. Озадаченно почесав затылок, он ругнулся и полез под москитную сетку с твердым намерением с утра серьезно заняться наконец всеми этими, теперь уже возмутительными, обстоятельствами, включая загадочное поведение и намеки француза. Засыпая, слышал стук когтистой лапы Шьена, слышал, как Оноре запирает дверь внизу, потом в гостиной и — черт возьми! придвигает, кажется, к ней стол…
За завтраком в «гостинице у Альбино» Овечкин рассказал о случившемся. Все были озадачены. Местные жители о воровстве со взломом неизвестных им замков определенно не имели представления. Поражало наглое бесстрашие: ведь лезли днем, когда Оноре с Овечкиным на несколько часов покинули поселок. Действовали, конечно, профессионалы.
Всем было понятно, что центральная фигура в этой истории — француз, но поскольку никто ничего, кроме его приемов в амбулатории и уик-эндов с Овечкиным, об Оноре не знал (длительные отлучки на «лендровере» приписывали развлечениям в столице: французы не русские, в удовольствиях себе не откажут), то даже версий никаких не возникало. Только треп.
— Может, ревнивый муж ищет даренные жене подвески?
— Тогда надо найти мужа, пока он не замучил Овечкина…
Работы на строительстве благополучно возобновились, но теперь их продвижение сильно замедлилось, пропорционально замедленному движению сонных фигур на площадке. Хотя, по заверениям опытного Сани, успевшего уже построить что-то не то в Иране, не то в Афганистане, «здешний мусульманин совсем не тот», ураза соблюдалась довольно строго: ели, пили и веселились ночами исправно. Костры горели допоздна, отражаясь в темных водах реки, пугая зверей, сгущая и без того непроглядную черноту ночей.
Саня, верный своей генеральной линии, проводил атеистическую пропаганду с тонким учетом местных особенностей.
— У тебя сколько жен? — допытывался он у постящегося строителя.
— О, только две.
— А у твоего бога — триста.
— Откуда знаешь? — смеялся строитель.
— Не меньше. Иначе какой он бог? Так что днем он спит. Не сомневайся. Ты вон и то на ходу засыпаешь. Свободно можешь есть, не увидит.
И некоторые тайком брали шоколад.
— Э, шеф Овэ! — Пти Ма махала Овечкину рукой. — Подойди, поговори. Блестела белыми зубами. — Мне — тебе кое-что… — Говорила она с ним на удивительной смеси французского с диалектом при интенсивной поддержке мимики и жестов. «Мне — тебе» она произнесла тихо и серьезно, продолжая при этом улыбаться. Овечкин насторожился. — У твой дом — нехороший человек. Боюсь.
— Когда?
Она показала два пальца и махнула, словно бросая их за спину.
— А что за человек, Пти? Наш? Стройка? Поселок? Она крутнула головой. И все продолжала улыбаться. Овечкин понял, что она действительно боится.
