Люциус Шепард - За Черту - и Дальше
Учась читать, я, понятное дело, проводил тьму времени с Бобби. Возле его комнаты все время останавливались люди и рассказывали, что видели, а он потом все записывал в блокнот, при этом он со всеми меня знакомил. Но я ни с кем не подружился, а как только начал читать самостоятельно, то стал подолгу не общаться с Бобби. Оглядываясь назад, я вижу, что он совсем не был во мне заинтересован — по крайней мере не больше, чем интересовался любым другим и что главной причиной, по которой он учил меня, была необходимость хоть чем-то заполнить свое время. Так вели себя все За-Чертой. У вас мог быть друг-другой, но всех остальных вы предоставляли собственной судьбе. После первой недели я очень редко натыкался на Писцинского. Люди, которых я знавал по рельсам, мужики, с которым я ездил, вроде Трясучего Джейка, Алмазного Дейва, Тони Собачника… они едва здоровались со мной, проходили мимо, и шли дальше к своим странным по-монастырски вырожденным жизням. Даже Глупыш сохранял дистанцию. Он часто подбегал и совал морду в мою ладонь, чтобы я его погладил, но теперь он стал членом стаи и большую часть дня проводил в компании со своими четвероногими товарищами. Со своей стороны я тоже никем особенно не интересовался. Было похоже, что часть моего мозга, отвечающая за любопытство, перешла на ночное тусклое освещение. Единственной постоянной величиной моей жизни были случайные визиты Энни Вар. Они никогда не оставалась надолго и редко демонстрировала мне что-то другое, нежели деловое выражение лица. Я предположил, что она заполняет свое время, следя за мной. Я всегда был рад видеть ее. Как говорят, рад до предела. Но визиты не приносили облегчения, потому что я догадывался, что сделал ей нечто дурное. Я не имел ни малейшего понятия, что бы это могло быть, но предполагал самое худшее, и когда она появлялась, чувствовал раскаянье и смущение.
Более шести месяцев жизнь мою заполняли случайные поручения, но также обучение и чтение. Из прочитанных самыми любимыми книгами были две: "Путешествия Гулливера" и "Запад и Восток" Ричарда Халлибертона, книга путешествий, опубликованная полвека назад. В ней было полно черно-белых фотографий пирамид, южных островов Тихого океана и Гималаев. Когда я сравнивал их со своими мысленными картинами депо в Топеке, с картинами бродяг, спящих среди куч коровьего помета в загоне в Миссуне, со снимками других городских джунглей, в которых обитают хобо, я теперь хотел, чтобы в том мире совершил бы какие-нибудь настоящие путешествия, вместо того, чтобы кататься на товарняках и напиваться до окостенения печенки. Мысли, что я мог бы повидать мир голубого неба и льда с высоты двадцати тысяч футов или тропических рыб, ожившими драгоценностями кишащих в аквамариновой воде, брали меня за живое, и я отчаливал исследовать дерево, карабкаясь по веревочным лестницам с этажа на этаж, заглядывая в кельи, где экс-хобо занимались глажением рубашек или украшали свои ячейки, а экс-панки играли в шахматы на самодельных досках. Мне эта атмосфера напоминала психушку, куда послал меня судья из Сиэтла, когда я был такой зачуханных, что не могли рассудить, безумен я или нет. Там сидишь целыми днями, шарахнутый торазином вместо джунглеров, и красишь ногти лаком. И хотя такое положение вещей было предпочтительным для большинства здешних жителей, которые до того вели жуткую жизнь, практически уже пересекая реку Стикс или какие еще мы там границы пересекаем, я просто не мог понять, как этим можно удовлетвориться.
Как-то утром примерно за час до рассвета — если, конечно, солнце вставало каждое утро, а не иллюзия, как теоретизировал Бобби, производимая софтвером, в который преобразовалась наша сущность — я выкатился пораньше и ждал, когда отчалят группки рыбаков и охотников, когда заметил Ойлиса Брукса, лучшего рыбака За-Чертой, хлипкого на вид, скованно передвигающегося, седобородого черного мужика, с тремя удочками на правом плече, несущего сеть и ведерко с наживкою, и увязался за ним, вместе с горсткой собак. Он взглянул на меня через плечо, но ничего не сказал, продолжая идти. Я последовал за ним по тропинке, которая примерно с милю углублялась в джунгли, а потом свернула назад к реке, выйдя на нее в точке, где берега расширялись и вздымались крутыми скалами испещренного выбоинами серовато-черного известняка, образуя чашеподобное ущелье, бросавшее тень на зеленую воду, здесь пахучая жара джунглей уступала место глубокой свежести, наподобие запаха воды в старом колодце. Птицы все время кружили над головой простыми формами, вроде крестиков на глубоком синем фоне, потом пикировали вниз, чтобы устроиться на деревьях с остроконечными листьями, окаймлявшими скалы.
На краю ущелья стояла деревянная платформа, которая с помощью канатов и шкивов опускалась на на выступ примерно на шестьдесят футов ниже, как раз над урезом воды — там и рыбачил Ойлис, пока собаки дожидались его на вершине. Ойлис молчал все время, пока не был готов забраться на платформу, а тогда спросил, сколько я вешу.
"Полторы сотни фунтов, наверное", ответил я.
Он подумал немного. "Думаю, лучше спускайся один", сказал он. "Просто держись за поручни и не дергайся, когда она качается туда-сюда. Проклятая штука вечно так делает."
Я предложил захватить с собой ведерко и удочки, но он ответил: "Нет, ты еще уронишь."
"Ничего я не уроню", ответил я раздраженно — за кого он меня принимает?
"Спускаясь первый раз, ты можешь уронить", сказал Ойлис. "Поверь моему слову."
Я начал спускаться, платформа чертовски раскачивалась, царапая известняк. Я цепко хватался за поручни. Вблизи поверхность утеса напоминала почерневшие от дыма останки заброшенного крейсера: выступы скал в пятнах сине-зеленого мха, плоскости, заросшие скрученными лианами, там и сям пробоины пещер, самые большие футов по пять в диаметре. Когда я спускался мимо входа одной пещеры, мне показалось, что я заметил движение внутри. Я Впился взглядом во тьму и на меня вдруг накатило головокружение. Зрение затуманилось, рот пересох. На секунду меня охватила паника, но ее смыла волна удовлетворенности, а потом я ощутил осторожное любопытство, которое казалось каким-то отдаленным, словно что-то скользнуло по краешку моего сознания, как будто кошка потерлась о вашу ногу. С этим ощущением было связано впечатление громадного возраста, бесконечного терпения… и, пожалуй, силы. Силы умы, которую воображаешь у китов, или у какого-нибудь древнего анахорета в пустыне. Я затерялся в невообразимо огромных просторах времени, а когда пришел в себя, то, могу поклясться, что видел что-то уползающее назад в пещеру. На сей раз я запаниковал по-настоящему. Я торопливо опустил платформу, и когда спрыгнул на выступ, то закричал вверх Ойлису, спрашивая, что тут, мать-перемать, происходит? Он помахал, чтобы я подымал платформу. Через несколько минут, когда он присоединился ко мне на выступе, с переспросил его.
