Михаил Ахманов - Заклинатель джиннов
Я поднялся на невысокое крылечко, позвонил и был допущен в нижний вестибюль, скромно отделанный светлыми сосновыми панелями. Тут всегда дежурили пятеро мордоворотов из «Новгородской Дружины» и милиционер-автоматчик, причем понять, кто у кого на подхвате, было абсолютно невозможно. Милиционер, крупный парень симагинских пропорций, ошивался у дверей бухгалтерии, а дружиннички резались в карты, да не в какое-нибудь очко, а в преферанс. Бесспорный признак высокого интеллекта!
На второй этаж вела деревянная лестница с резными балясинами, выходившая в верхний холл (панели из бука, палисандровые шкафчики с образцами изделий, подвесной потолок и хрустальные светильники). Среди этого великолепия восседала красотка-секретарша в жемчугах и брильянтах – куда там нашей Танечке, с которой я крутил любовь! Напротив этой красавицы (двадцать шесть лет, зовут Инессой, рост метр семьдесят, три четверти приходится на ноги) был небольшой коридорчик с тремя дверями: левая – в кабинет директора, две правые – к его заместителям. Двери выглядели очень солидно, как и кабинеты, отделанные каждый на свой манер. Я называл их «усыпальницей», «Фоли-Бержер» и «скотобойней».
Мои работодатели были людьми бывалыми и небедными; судя по всему, их реставрационный бизнес процветал, подпитываемый с двух сторон заказами городской и областной администраций. Их бригады трудились в Петропавловке и в Эрмитаже, в Павловском, Пушкинском и Гатчинском дворцах и в Казанском соборе; были у них даже альпинисты, полировавшие адмиралтейский шпиль, и спецкоманда по свержению монументов советской эпохи – тех самых статуй и стел, к коим без пятидесятитонного крана не подберешься. Этой производственной деятельностью руководил лично Петр Петрович Пыж, генеральный директор, бывший сибиряк, бывший искусствовед, бывший скульптор и бывший чего-то там еще, крепкий мужчина лет пятидесяти. Керим Ичкеров, гарант помельче, занимался финансами и перспективными проектами, а Альберт Максимович Салудо ведал безопасностью. Безопасности хрумки придавали очень большое значение.
Взобравшись на второй этаж, я обнаружил секретаршу Инессу в самой соблазнительной позиции: в глубоком кресле, нога на ногу, ручки за головой, грудь колесом. И какая грудь! Хоть был я с мороза, но сразу вспотел.
Инесса бросила на меня небрежный взгляд из-под темных шелковых ресниц. Я призывно улыбнулся ей – как всегда, без видимых результатов. Где ты, мое мужское обаяние?!
Покачав длинной ножкой в ажурном чулке, секретарша молвила:
– К господину Ичкерову?
– К нему, may fair lady[11].
Языки не были ее сильной стороной, но, уловив что-то про леди, Инесса соизволила чуть-чуть растянуть губы – не улыбка, а скорее намек на улыбку. Затем она потянулась к селектору, щелкнула клавишей и с придыханием произнесла: – Господин финансовый директор? К вам господин Невлюдов.
Селектор что-то буркнул в ответ, и секретарша кивнула в сторону коридорчика:
– Проходите, Сергей Михайлович. Господин Ичкеров ждет. Но я стоял и молчал, растягивая удовольствие. Хоть было ясней ясного, что ничего мне тут не обломится и пора изображать сквозняк, все-таки глядеть на Инессу было приятно. Куда приятней, чем на очкастого гренадера в военкомате!
Молчание затягивалось, и, почувствовав неловкость, я спросил:
– А здесь ли нынче Север Исаакович?
Этот Север Исаакович, по фамилии Зон, по кличке Сизо, был камнерезом-умельцем, алкоголиком и моим приятелем. Располагался он в подвале, где у гарантов были оборудованы мастерские, и я мог бы лично прогуляться в это производственное помещение. С другой стороны, нельзя же беспардонно пялиться на девушку и ничего не говорить?…
Инесса снова качнула ножкой и хлопнула ресницами.
– Севера Исааковича сегодня в дирекцию не вызывали, и мне он не встречался. А вас вызывали, Сергей Михайлович. И ждут!
Она снова показала взглядом на коридорчик.
Я направился туда, обернувшись разок-другой по дороге, чтобы полюбоваться на Инессу. Что за фактура! Какой пейзаж! Достоин кисти Сезанна. Или Гогена. Или даже самого Франсиско Гойи… Словом, кто прекрасней всех на свете? Вы – в колготках «Голден леди»!
А эту мымру из военкомата только Дейнеке рисовать, мстительно подумал я, открывая дверь в кабинет Ичкерова.
Господин финансовый директор сидел в кресле за серповидным столом, положив на него короткие мускулистые ноги в начищенных до блеска ботинках. Был он похож на мамелюка с картинки: усы торчком, нос крючком, антрацитовые зрачки плюс золотая серьга в левом ухе. Этническая принадлежность Керима оставалась для меня тайной. Не чеченец, не лезгин, не осетин и не азербайджанец… Может, что-то экзотическое? Сван, пшав или хевсур? Может, вообще не кавказец, а сын турецкоподданиого, как Остап Бендер?…
Помещение у Керима было отделано в нежных розовых тонах, с розовыми шторами и золотистой обивкой кресел; висели в нем портреты кинозвезд в самом натуральном виде – то есть в чем мать родила. Поэтому я называл керимову обитель «Фоли-Бержером»; она будила во мне смутные воспоминания о Франции и прочие грешные мысли. Рядом с сейфом, на столике красного дерева, располагался компьютер: снаружи – бронза и золото, спецзаказ для нуворишей, внутри – весьма приличный квинтяк[12], приобретенный при моем посредстве.
Керим энергично махнул рукой, указав мне на кресло. Я сел и утонул в пуховом сиденье; мои колени задрались выше подбородка.
– Счас п'эдем.
– Поедем? Куда? – Я с удивлением воззрился на финансового директора.
– К тэбе. С качками. Пол'рра лымона, как-ныкак… Ба-алшие башлы! Охранат нада.
Вот что значит практический ум! А я-то думал, что получу сейчас чемоданчик, а в нем – полтора миллиона долларов плюс вспомогательные материалы… Как бы не так! Ба-алшие башлы, охранат нада! И правильно.
Толстым коротким пальцем Керим ткнул в пульт селектора.
– Ныколай, ты? Мой бронэход к под'эзду!
Он встал, облачился в дубленку из серой замши и начал колдовать у сейфа – огромного сооружения, обшитого розовым буком, с блестящей анодированной дверцей. На дверце тоже был портрет нагой красотки, в панике привставшей над унитазом. Из унитаза высовывалась страшная волосатая лапа и тянулась к ее розовому задку.
Раздался жуткий вопль, затем – дробная пулеметная очередь, и сейф раскрылся. Керим отключил сигнализацию, вытащил большой алюминиевый чемодан и захлопнул дверцу.
– Пой'ддем, бабай. Пора тэбе наши дэнги отрабатыват.
– Пой'ддем, шашлык, – ответствовал я, поднимаясь. – Мой готов.
– Этот наш «базар на фене» – вполне допустимая вольность меж добрыми знакомыми. Фени я нахватался у Симагина, и на этом странном языке «бабай» означает «азиат», а «шашлык» – «кавказец». Керим звал меня бабаем, потому что я наполовину татарин, на четверть еврей и еще на четверть белорус или литовец (последнее даже отцу не было точно известно). А я звал господина директора шашлыком. Вот и квиты. Все по совести, все по чести… Оно и к лучшему. Как говорят британцы, full of courtesy, full of craft[13].
