Дана Арнаутова - Культурный слой
О, да! Я уже мог ходить. Невероятное, блаженное чувство возвращённого рая — я ходил! Сам! Вот этими дрожащими ногами, опираясь на огромную раму ходунка, чтобы слабые колени могли выдержать вес, но я ходил! Много ли людей в своей жизни испытали это чувство вновь обретаемой силы тела? Я теперь задумываюсь над этим, стараюсь понять. Дело в том, что два года назад, когда я ещё не знал ни о Лисовском, ни о Германе Игоревиче, я всерьёз думал бросить спорт. Конечно, не говорил об этом никому — ни Антону Владимировичу, ни маме: они столько сил вложили, подумать страшно, что всё зря. Но и держался я уже только на этом чувстве долга, ни на чём другом. Должен ты, Виталька, пробежать в хорошем ритме, отталкиваясь носком, чтобы пульс был ровный: браслетка следит за дыханием. Чёрт!.. Да мне даром не нужен был этот бег, надоело мне до тошноты. Ни велосипед, ни прыжки. Однообразно, бесконечно и, что главное-то — зачем? Всю жизнь вот так, чтобы прибежать под только что изобретённым допингом, который ещё не успели распознать лаборатории, на сотую долю секунды быстрее, чем какой-нибудь негр полтора десятка лет назад? И это — вершина жизни, цель, устремление? Мне делалось противно всякий раз, когда думал о себе в сорок. Хотел сбежать — не сбежал. Нужно готовиться к соревнованиям и подавать надежды.
Всё это сейчас пишу без страха, что кто-то случайно прочитает. Не знаю, что тогда на меня нашло, почему я забыл тот восторг, который захватывал меня перед стартом, когда весь мир перестаёт существовать и все мысли устремляются в одну точку, когда замедляется время перед стартовым выстрелом… Как я мог забыть всё это? Но факт остаётся фактом, спорт стал казаться мне тяжёлой, изнурительной и вовсе безрадостной обязанностью. А теперь легко, даже с усмешкой, пишу об этом — пусть. Потому что дело прошлое. Не берусь сказать, что причиной — переходный возраст, о котором все твердят, или эксперимент шефа. Что за переходный возраст, не знаю, а Лисовского я очень хорошо прочувствовал. Я восстанавливал, шаг за шагом, разваливавшуюся, гибнущую на глазах систему. Чувствовал, видел, наблюдал, как в ней просыпается жизнь, рождаются заново утраченные, заплывшие чувства, крепнут мышцы, полнокровно, здорово набухают от напряжения вены. И всё очень быстро, за невероятно короткий срок, всего за год (это сейчас уже могу оценить, тогда он казался вечностью, — но только оттого, что каждый день был наполнен новыми, небывалыми ощущениями). Более того, я вернулся в своё тело, разношенное этой безвольной, плаксивой гусеницей Лисовским, и… что? опять то же! Работа, работа, постоянная, осмысленная, вдумчивая, с быстрой отдачей восстанавливающегося, здоровеющего тела. Достигать вершин можно только оттолкнувшись ото дна. Это всё равно, что перед прыжком отойти назад, дать себе место для разбега. Невозможно подойти к планке на вытянутую руку и сигануть через неё, как Джейреми Уэткинс в «Каскадёрах». Отойти, разбежаться, оттолкнуться и — взлететь!
Иногда хочется ещё одного такого Лисовски поставить на ноги.
Но этот был самый жирный.
IV
Некогда писать много: всё время опять отнимают приготовления. На этот раз их даже больше: шеф говорит, что многие ошибки прошлых испытаний были учтены и исправлены, и теперь меня обмеряют, взвешивают, гоняют по беговой дорожке и замеряют пульс. Я бы всё понял, но стилист?! Какого лешего шеф послал ко мне эту ходячую манерность, что им не так в моей стрижке? Собрались как пса на выставку посылать? Но терплю, не беда. Главное — я ещё раз сделаю это. Страшно, но не могу себе врать — хочу, очень хочу. И Анька…
Стив Лисовски
Вот это утро оказалось правильным. Совершенно правильным, просто безупречным. Несколько минут Джереми лежал в постели, стряхивая обрывки вязких путаных снов и ожидая, пока зазвонит будильник. Он всегда вставал на несколько минут позже сигнала, на сколько бы ни ставил блестящую японскую игрушку, подарок приютских попечителей на какое-то давнее Рождество. Просыпался — и лежал. В колледже, оправдывая собственную лень, Джереми тратил эти минуты на повторение уроков. После, делая карьеру, оценил пользу и сделал приятную привычку еще одним тайным оружием. Потратить десять минут утром на составление планов, чтобы сэкономить пару часов днем — выгодная сделка, как ни крути. А потом появилась Элен, и оказалось, что наметить распорядок дня он и так успеет, и вместо этого можно, едва проснувшись, повернуться к теплому сонному чуду, уткнуться в пушистые волосы, пахнущие миндалем, карамелью и чем-то еще, недостижимым никаким парфюмом, родным и нужным. Она ложилась на несколько часов позже, вставала тяжело, зевая почти до обеда, но ни за что не соглашалась спать порознь. И он добавил к своим утренним ритуалам еще один, самый важный: вовремя отключить будильник, проснувшись на пару минут раньше. Нельзя. Не думать. Не открывая глаз, Джереми протянул руку, нажал кнопку будильника, позволив ему только деликатно пискнуть, словно Элен и в самом деле была рядом. Один-ноль в твою пользу, Джем.
Потом была зарядка, четверть часа, как и всегда. Повороты, наклоны, отжимания. Никакой не выходящей из моды йоги, никаких голливудских систем чудесного восстановления. Врать самому себе Джереми не собирался, его здоровье — его капитал, единственный, на который он может рассчитывать. Звонок в приёмную гостиницы перед тем, как уйти в ванную комнату. Контрастный душ: две минуты холодного, две — горячего, повторить еще два раза. И жесткое полотенце, привезенное специально для растирания. Зеркало отражало мистера Безупречность: энергичного молодого репортера, звезду ведущей газеты США. Ладно, одной из ведущих газет. И все же, вот она — американская мечта в действии, смотрит на него из слегка запотевшего зеркального стекла. Что бы ты делал на месте Навкина, Джереми? Вы ведь похожи. Не самый лучший старт, со дна общества, любовь к спорту, привычка всего добиваться самому. Навкин взял от жизни все. Ухватил свой шанс, вцепился в него руками, ногами, зубами вгрызся… А ты? Джереми криво усмехнулся зеркалу. «Все мне без надобности, — беззвучно сказал он. — Только жизнь Элен. Шанс — ей, а я и так добьюсь всего, что нам нужно».
Безупречное утро продолжалось. Овсянка, пара яиц всмятку, апельсиновый сок. Свежевыжатый, естественно. И снова звонок в приёмную. Газеты за вчера и сегодня? Нет проблем, мистер Уолтер, сейчас принесут. А потом крепкий сладкий чай каждые пару часов? Да, конечно, с удовольствием. Не стучать? Конечно, горничная не будет вас беспокоить. Как скажете, мистер Уолтер, приятного пребывания в нашей гостинице… Завтракая, Джереми еще раз перечитал уже отправленную статью, ища недостатки и содрогаясь от брезгливости к себе, вчерашнему. Не лучший его текст, определенно, но все же на уровне. Может, пару выражений здесь и здесь Кит поправит, как поправил бы теперь сам Джереми. И хватит откладывать, черт побери! Да, ему не хочется браться за эту работу, но стоит сделать несколько шагов и азарт привычно захлестнет, как это было всегда. Уговаривая себя, Джереми встал, прошелся по комнате, выглянул в окно, где, наконец-то, начала меняться погода. Выглянувшее солнце показалось добрым знаком, хотя когда это он был суеверным? Этот город на него дурно влияет. Обычный мегаполис, вроде бы, но есть у него второе дно, как у… Да, у Навкина. Проклятый византиец. Почему он рассказал про Лисовского? Поддался на провокацию? Конечно, и это тоже, но мог ведь выкрутиться, не говорить лишнего. Мог! А он пропустил удар, выложил тайну, хранившуюся полвека, и Джереми обрадовался, как щенок, ухвативший косточку.
