Сергей Малицкий - Главный рубильник (сборник)
– Сет. Еще острия Легкому.
Я медленно поднимаю руку, завожу за спину и нащупываю в заплечной сумке три острия, связанные друг с другом волокнами можжевельника. Еще немного. Вот Легкий уже достиг пятна. Он даже склоняется, чтобы коснуться рукой, но Ворчун строг. Это его дело.
– Не трогай, – кричит Ворчун, и Легкий послушно поднимается вверх. Он прилаживает еще два острия, забирается на небольшой козырек, нависающий над пятном, и закрепляет там веревку. Ворчун продолжает работать камнем, и вот уже и он поднимается на уровень пятна. Он закрепляет левую руку в веревочной петле, засовывает левую ногу под веревку, ставит на острие, а правую медленно тянет к нижнему краю пятна. Делает несколько движений пальцами ног и начинает довольно улыбаться. Сдвинутый им грунт падает вниз, подхватывается легким ветерком и попадает мне в глаза и рот. Я тоже улыбаюсь. Кажется, это действительно пещера. Ворчун начинает правой рукой выскребать породу. Легкий смотрит на то, что делает Ворчун, свесившись с козырька, а я смотрю мимо Легкого. Серая, кое-где покрытая выступами и расщелинами, Стена уходит вертикально вверх. Где-то там вверху она смыкается с ослепительно синим небом. И она никогда не кончится. Сейчас я почти уверен в этом.
– Слизь! – истошно кричит Ворчун.
И я вижу, что по внутренней стороне козырька, поблескивая и шевелясь, ползет язык слизи. Не маленькое гнездо, которое в худшем случае может сжечь ногу или отжечь руку, а огромный язык шириной со спину Ворчуна. Слизь медленно выбирается из песка и ползет в сторону Легкого. А Легкий не движется. Он смотрит на этот язык и не шевелится.
– Легкий! – орет Ворчун.
Бесполезно. Легкий зачарованно смотрит на переливающуюся блестками поверхность слизи и не шевелится. Вот почему Сутулый стоял и смотрел, как слизь пожирает его ногу, хотя мог сделать шаг в сторону и потерять только часть ступни.
– Легкий! – орет Ворчун, подтягивается, отклоняется вправо и сжатым в руке острием, приготовленным для защиты от птиц, рассекает поверхность слизи.
И открываясь как огромный рот в месте разреза, капля слизи мгновенно глотает его руку, плечо, половину туловища, ноги, шею, окончательно истекает из песка тонким хвостом и окутывает в дымный кокон сгорающего заживо Ворчуна.
– Легкий! – уже не кричит, а хрипит Ворчун, оборачивается на меня невидящими глазами, захлебывается в пламени, последним усилием воли толкается от Стены ногами и пылающим факелом летит вниз. Только два догорающих конца веревки остаются от него. Один покачивается под козырьком, второй падает и, шипя, гаснет на моем плече.
И Легкий начинает плакать. Он закрывает лицо ладонями. Его плечи трясутся. Слезы текут между пальцами. Он что-то бормочет не своим голосом. Он что-то бормочет жалким тонким голосом. Он говорит о том, что он устал. Что он больше не может так. Он просит простить его и пожалеть, так как жалел его Ворчун. Он повторяет имя Ворчуна. Он сидит на каменном козырьке над входом в новую пещеру, которую подарил нам Ворчун, и плачет. Я смотрю на него и думаю, а что я выращиваю внутри себя? Я смотрю на плачущего Легкого и думаю, что я никогда не видел, как человек плачет. Я видел людей разорванных на части, я видел людей с вывороченными внутренностями и с переломанными костями. Но я никогда не видел плачущего человека. Я смотрю на Легкого и думаю, что вот так в свете Солнца он сам словно начинает светиться. И что слезы на его щеках вспыхивают как ягоды можжевельника. И я вижу, что он начинает светиться на самом деле. А потом Легкий встает со своего козырька, где мгновения назад он сидел окаменевший, не в состоянии шевельнуться под воздействием струящейся слизи, и ступает на Стену. И я вижу, что это не Легкий. Я вижу, что это женщина. Я знаю, что такое женщина. Я знаю ее имя. Я помню ее привычки. Я вспоминаю звук ее голоса. Ее запах. Ее вкус. Она делает шаг в мою сторону и протягивает руку. И я знаю, что если сейчас возьму ее за руку, то смогу встать и пойти вместе с ней. Она смотрит мне в глаза и ждет.
Но я крепко держусь за Стену. Одна моя нога стоит на нижнем острие. Вторая чуть-чуть выше. Левая рука заведена локтем за можжевеловую веревку, которая последней петлей прихвачена за самое верхнее острие. Правая рука лежит на Стене, готовая перехватиться, двигаться, подавать острия. Три надежные точки опоры. Весь секрет в надлежащем исполнении правил подъема по Стене, и все будет в порядке.
Она смотрит мне в глаза и ждет.
Я крепко держусь за Стену.
И тогда она улыбается. Она грустно улыбается и уходит. В ту сторону, куда мне еще предстоит ползти и ползти. И растворяется в воздухе.
09
– Сет. Еще острия.
Сет это я. Я носильщик. Я медленно поднимаю руку, завожу ее за спину и нащупываю в заплечной сумке три острия, связанные друг с другом волокнами можжевельника. День только начался, и сумка еще полна. Ее лямки режут мне плечи. Она тянет меня прочь от Стены, поэтому с утра я особенно тщательно распластываю тело на каменной поверхности. Холодный камень прожигает мое тело насквозь, снег слепит глаза, пальцы коченеют на ледяной поверхности, но я крепко сжимаю можжевеловую веревку и думаю. Я думаю о Легком, память о котором выветривается из моей головы с каждым днем. О Ворчуне, которого уже давно нет с нами, и которого я почему-то не люблю. О Каине, который все еще плетет веревки и ждет в темноте пещеры с каменным козырьком неизвестно чего.
2002 год
Позавчера:
Гранат
– Все становится пылью. Лист граната высыхает и рассыпается в пыль. Земля, прокаленная солнцем. Камень под резцом камнетеса или под копытами лошадей. Все.
Абас разжал кулак, и пыльное облачко улетело в дальний угол двора.
– А человек? – спросил Эфрон.
– Человек? – раб повернул лысую старческую голову, зацепил скрюченными пальцами натирающий шею ошейник, поправил вставленный под него кусок ткани, задумался.
– Абас! – закричала с заднего двора старая Суваис – бабка Эфрона. – Иди за водой!
Раб неловко поднялся и заковылял за угол, стараясь не попадать в тень. Солнце уже встало, но утренняя прохлада еще таилась у каменных стен. Эфрон отбросил в сторону высохший ствол абрикоса, из которого собирался сделать рукоять для мотыги, и вошел в дом. Мать сидела на скамье у окна и вытягивала из кудели тонкую нить. Постукивало веретено по колену. Жужжала муха, путаясь в откинутом пологе.
– Эфрон. Возьми осла, корзины, позови Каттими. Надо снимать виноград.
– Но Каттими с овцами!
– Абас сменит ее. Принесет пару кувшинов воды и сменит.
Мать подняла глаза. Самая красивая неситка от Галиса до Хаттусаса. Даже теперь, когда паутинка морщин поселилась вокруг глаз. Нигнас вздыхает, когда Эфрон приходит к нему в мастерскую, чтобы упражняться на заднем дворе во владении мечом. «По-прежнему сияют звезды в глазах чудесной Хастерзы» – спрашивает всякий раз. «Сияют!» – гордо отвечает Эфрон. «Передавай ей поклон!» – просит Нигнас. «Она ждет Цохара, моего отца!» – говорит Эфрон. «Пять лет! – горестно качает головой Нигнас, – Пять лет прошло!» «Но гранат по-прежнему плодоносит!» – с улыбкой отвечает Эфрон. «Долгих лет жизни твоему дереву, Эфрон!» – вздыхает Нигнас.
