Павел Комарницкий - Всё исправить
Самое странное, что благосостояние семейства Чекаловых от такого «апгрейда» даже улучшилось. В отличие от прежней научной деятельности, в последний год с трудом окупавшей проезд в общественном транспорте к месту работы и обратно, новая должность позволяла Чекалову исправно платить за коммунальные услуги, приносить домой хлеб-молоко-сметану и прочие повседневные продукты, существенно разгружая тем самым семейный бюджет, и даже делать жене время от времени маленькие подарки – на день рождения, день свадьбы и 8-е марта. Требовать от подобной должности большего означало «неадекватно оценивать свой социальный статус», как выражался Володька…
Достав из кармана небольшой газовый револьвер, Алексей криво усмехнулся. Булыжник – оружие пролетариата… Этот почти игрушечный револьверчик достался ему от одного сотрудника, катавшегося в заграничные командировки и каким-то образом сумевшему протащить полулегальное оружие через таможню. Недорого, поскольку в тот момент сотрудник остро нуждался в средствах. Ладно, для запугивания наркоманов сгодится… Сегодня супруга уговорила взять пугач с собой, и он не стал возражать. Обычно револьвер находился в сумочке у Юли, в момент же пересечения темных дворов и переулков она попросту держала его в рукаве. Неизвестно, как было бы с боевым оружием – решиться вот так сразу пристрелить человека большое дело – но насчет газового можно было не сомневаться: его жена пальнет без предупреждения и колебания, прямо в нос любому ублюдку. Надо знать Юлю… Это была одна из ступеней защиты от пресловутой злобной реальности, с каждым днем заворачивавшей все круче. Второй ступенью был сам Чекалов, в последнее время старавшийся встречать супругу при возвращении с работы темными зимними вечерами. Ну и третьей, пожалуй, Володька, иной раз подбрасывавший молодую женщину на своем «Москвиче»… Эх…
Алексей достал тяжелую коробку «Имулы», чувствуя, как сжимается сердце. Все. Никогда больше не зазвучит из этой коробки Володькин голос, перемежаемый шелестом помех… Кстати, вот и еще одна проблема. Репитер, конечно, не так часто нуждается в обслуживании, но ключ от того чердака у Володьки… где-то…
Странное раздвоение не уходило. Мысли двух Чекаловых текли, время от времени пересекаясь, дополняя друг друга, но в основном это были независимые мысли двух разумных существ, не иначе… Вот эта мысль, насчет репитера, без сомнения, принадлежит грубо-телесной ипостаси расщепленного Чекалова, мыслящей сугубо конкретно и практично. В то время как бестелесная ипостась, дрожа от потустороннего холода, все-таки успевает задаваться вопросом – отчего так и вообще откуда все эти ощущения?
Ученый может быть счастлив или страдать, но в любом случае он обязан мыслить. Тем более теперь, когда мыслить ему придется за двоих. Все пути к отступлению отрезала Володькина смерть. Теперь проект «Лазарус» будет доведен до конца. Откуда такое ощущение? Тоже пока неясно. Важно, что оно есть, как уверенность в том, что так будет.
– Ты где? – тревожно вопросила коробка рации голосом Юли, и Чекалов ощутил острый прилив раскаяния. Ведь уже пять минут как сидит на кушетке, размышляет, а жена томится в неведеньи…
– Я сейчас позвоню! – торопливо нажав кнопку передачи, ответил он.
Телефон в аптеке был новенький, розовый и нарядный. Тыкая в кнопки, Алексей успел подумать – хорошо, что дома у них железная дверь, сообразили-таки поставить…
– Юль, это я… Ты как?
Пауза.
– Плохо, – без утайки ответила трубка Юлькиным голосом.
– И мне без тебя, – столь же откровенно ответил Чекалов. Скрывать что-то от жены бесполезно и глупо.
– Знаешь… Такое ощущение у меня, что я раздвоилась. Одна половинка чего-то делает, ходит… книжку читать пытается… А вторая рядом стоит и наблюдает. Холодно так, отстраненно.
– И у меня, – помедлив, произнес Алексей, вновь удивившись чрезвычайной схожести ощущений. – Юля, Юль…
– М?
– Вот скажи, это правда… ну… имеет под собой какую-то основу, насчет души там, девять дней здесь обретающейся… Нет, я не про ад там или рай… но имеется какая-то основа для подобных представлений?
Пауза.
– Этому в университетах не учат, Лешик.
– А не в университетах?
– В семинарии, что ли? Или на курсах экстрасенсов? Эх, Леша, Леша… Ну хорошо. Я так думаю, есть реальная основа.
* * *Музыки не было. И хорошо, что нет ее, этой муторной надгробной музыки, «Реквиема», исполняемого с надрывом полупьяными музыкантами из местной самодеятельности, подумал Чекалов, с каким-то отстраненным чувством разглядывая гроб. Как-то незаметно ушла эта часть похоронного обряда, считавшаяся непременным атрибутом еще совсем недавно, в советские времена… Деньги? Да, очевидно, и они тоже. Но, вероятно, дело не только в деньгах. Кто-то проницательно подметил – торжественность погребальных обрядов обратно пропорциональна их количеству. Вот в блокадном Ленинграде трупы просто вывозили на саночках и оставляли на улицах. Притом делали это самые близкие люди. И винить их в черствости никто не смеет… Злобная реальность диктует свои законы.
Юля, почувствовав, что он на грани, осторожно сжала его кисть своей узкой ладошкой, и тупая, ноющая боль где-то под ложечкой отступила, затаилась.
– Ну вот… – сухонькая старушка, Володькина мама, судорожно комкала носовой платок. – Вот и все, Сережа… Не увидим больше… и не услышим… Володечки…
Она вновь беззвучно заплакала, и Сергей Михайлович, Володькин отец, высокий сутулый старик, неловко, молча прижал ее к своему боку. Чекалов дернул щекой – еще полгода назад ни у кого язык не повернулся бы назвать дядю Сережу стариком. Сколько ему сейчас… пятьдесят восемь? Нет, уже пятьдесят девять…
После Володькиной женитьбы его родители, оставив молодоженам квартиру, перебрались на «историческую родину», как выражался сам Белоглазов-старший, то есть в деревню. Благо ему, как пролетарию с «вредным стажем» пенсия полагалась с пятидесяти пяти лет. Жить бы да жить… радоваться… А оно вот как вышло.
– Жить бы да жить… радоваться… А оно вот как вышло, – медленно произнес дядя Сережа. Алексей медленно поднял на него изучающий, задумчивый взгляд. Случайное совпадение… ну конечно, случайное…
– Ну че, мы опускаем? – деловито осведомился старшой могильщик. – Тянуть-то чего…
– Опускайте, – хрипло произнес Алексей.
Гроб на веревках пополз в яму, глухо стукнул о грунт. Вера Николаевна, Володькина мама, вновь затряслась от беззвучных рыданий, так что отец бросил горсть земли за двоих. Бросая свою горсть, Чекалов мельком подумал: вот этот обряд пока остался неизменным… Пока?
Кладбищенские мужички сноровисто заработали лопатами, заваливая яму комьями мерзлой земли. Мужики явно торопились – мертвяков много, а они одни… заказов масса, когда успеть?
