Андрей Марченко - Цифрономикон (сборник)
Порой я даже чувствовал себя уязвленным: ведь и без рутинатора мог бы жить с Гулей именно так: не выпячивая самомнение, не игнорируя просьб о помощи, не отстраняясь от общих трудностей, подтверждая свое к ней отношение не только словами и ласками… Но во мне-мне пока не всё было в порядке – от усталости и безразличия опускались руки, нехватка времени бесила до изжоги и дрожи в пальцах, а каждый лишний контакт даже с самыми близкими людьми грозил взрывом.
С рутинатором станет легче – я был уверен в этом, словно за плечом появился невидимый помощник, доброжелательный джинн, быстрый и сметливый Труффальдино, освобождающий меня от всего, что не требовало особого внимания. Не извольте беспокоиться, синьор! Будет исполнено, синьор! Вместо звонкой монетки мой верный слуга довольствовался кусочками времени. Почти натуральный обмен.
Иногда это были всего лишь минуты, чаще – часы или дни. Пару раз мне случалось срезать неделю, как в первый раз после установки новой версии «Рутинатора». Теперь не требовалось «записывать» шаблон рутинного действия, кнопка «Сохранить и повторить» больше не появлялась. Программа четко распознавала, за какое дело я собираюсь взяться, и при вызове сразу брала управление на себя. Отсюда и ощущение, что дублер понимает тебя без слов…
Слипание срезаемых отрезков времени оказалось удобным новшеством. Рутины самых разных видов и свойств идеально стыковались друг с другом, образуя продолжительные периоды времени, не требующие от меня ни экспромтов, ни размышлений. Утренняя гимнастика. Торопливый завтрак почти без слов – и Гуле и Максимусу предстоял нырок в собственную рутину. Транспортная сутолока, выученные наизусть плакаты и рекламные щиты за замызганным троллейбусным стеклом, одни и те же остановки в том же порядке. Дежурное «сдобрымутром» при входе в отдел, однообразные разговоры, ожидаемые проблемки, нудные мозговые штурмы, выданные на-гора предсказуемые результаты. Впору повесить на лоб табличку «Не беспокоить!».
Но я выпадал из-под действия программы сразу, как только на горизонте появлялось любое значимое событие, которому стоило уделить внимание по-настоящему, – что-то не укладывающееся в рутину, требующее моего полноценного вмешательства – или интересное само по себе.
Я почти на полный день отключил рутинатор, когда Тэтчеровна назначила меня начальником отдела. Прослушал лестные отзывы о своей работе, принял поздравления коллег – большей частью искренние, освоился в новом кресле с непривычным видом из окна, устроил дома праздничный ужин – для всего этого мне и не требовался рутинатор! Всё другое, всё непривычное, мечты с иголочки, фантазии из новой пачки.
Однако эйфория развеялась до обидного быстро. Уже через несколько дней я снова стал проваливаться во всё более долгие срезы. «Алга-Импорт» расцветала на глазах. Тэтчеровна заботилась о своем бизнесе, никогда не оставляя его без контроля надолго. Иногда мне казалось, что она давно пользуется рутинатором – иначе откуда обычной немолодой тетке взять столько энергии и упорства, чтобы изо дня в день тянуть лямку – пусть и директорскую, из мягчайшей кожи ручной выделки, сшитую по лекалам от лучших дизайнеров мироздания, но всё же…
А я понемногу приходил в себя. Жизнь проскальзывала вперед на ускоренной перемотке – ровно в том темпе, чтобы мне было нескучно. И вне рутины я тоже стал быстрее, резче, легче на подъем. Почти разучился нормально писать – пальцы не поспевали за мыслью, и приходилось лепить одну к другой первые буквы слов, выкидывая остальное. Расстановка слов в предложении – тоже достаточно предсказуемая вещь. Каждый охотник ж. з., слезами г. не п., поспешишь – л. н.
Вне действия рутинатора я стал хуже и меньше спать – не успевая устать за день. Сначала боролся с бессонницей, пытался потихоньку возиться с Мостом, но мелкие детальки и кропотливое копошение с ними уже не давали былого удовольствия – результат, маячивший впереди, волновал меня куда больше, чем процесс. Я снова ложился, прилежно закрывал глаза, считал слонов, даты, деньги, фуры, овечек, ворон, километражи, а когда это надоедало, просто-напросто запускал рутинатор. Уж дублер-то четко знал, что такое крепкий и здоровый сон.
Я едва смог проснуться, когда однажды ранним утром, опередив будильник, зазвонил телефон. Гуля, сняв трубку, вдруг странно замолчала, и это молчание бесцветным облаком расползлось по комнате. Даже сквозь сон я почувствовал, что через телефонный кабель в дом просачивается беда. Потом Гуля резко и сильно затрясла меня за плечо, сунула трубку к уху и непонятно пояснила:
– Это про Гарика.
Я слушал безжизненный мужской голос, а сам пытался вспомнить, видел ли я раньше хоть раз Гарикова отца. Эти размышления хоть как-то отделили меня от сути того, что говорил незнакомый человек. Трасса на Усть-Каменогорск. Плохая видимость. Под откос. Мгновенно. Прощание в четверг. От морга отъезжаем в девять. Да, будем с женой.
Гарика хоронили на Кенсайском – в могилу деда. Сутолока на посадке в «пазики», десять километров негромких разговоров и ощущения безвозвратности времени… Мы дразнили его Рыжухой, прятали его учебники, морщились, когда родители ставили нам его в пример. Умничка! Такой умничка! А после школы многое сделалось неважно, быстро забылось, развеялось. Отличники мыкались без работы, двоечники матерели и брались за ум или за пистолет, троечники тихой сапой, на упорстве или на фарте, выбивались в бизнесмены да в чиновники. Все постепенно пристроились, нашли свою дорожку и двинулись кто куда. Дорога Гарика оборвалась где-то на пути в Усть-Кам, разом и навсегда, и теперь оставшиеся озирались, словно не решались спросить друг друга: а в чем тогда был смысл всего? Учебы, шахматной школы, репетиторов, практики, усердия и стараний, маленьких побед и крошечных шагов вперед…
У могилы собралось столько народу, что мы видели только спины и спины.
– Привет, Гульнар, – негромко сказал Кайрат и пожал мне руку.
В черной толпе его притерло к нам – сам бы он, может, и не подошел бы. В автобусах я Кайрата не видел – значит, приехал на своей. Гуля кивнула ему в ответ. Когда-то мы были очень дружны, а потом одна дурацкая ссора вдруг подточила дружбу, разомкнула пути как железнодорожная стрелка. Повисла пауза. Молчание стало бы неудобным, если бы не соответствовало обстановке. Ничего говорить не требовалось. Впереди, за спинами, кто-то рыдал, кто-то сбивчиво выкрикивал грустные слова прощания. Нас здесь знала только мама Гарика, да еще пара одноклассников, так же мявшихся с ноги на ногу неподалеку.
