Аркадий Стругацкий - Далёкая Радуга
В кабинет вошла хорошенькая женщина в плиссированной юбке и лёгкой кофточке. Она была подстрижена под мальчика, русая чёлка падала ей на глаза.
— Хэлло! — сказала она, приветливо улыбаясь. — Матвей, я не помешала вам? О! — она заметила Постышеву. — Что такое? Мы плачем? — она обняла Постышеву за плечи и прижала её голову к груди. — Матвей, это вы? Как не стыдно! Вероятно, вы были грубы. Иногда вы бываете невыносимы!
Директор пошевелил усами.
— Доброе утро, Джина, — сказал он. — Отпустите Постышеву, она наказана. Она тяжко оскорбила Канэко, и она украла энергию…
— Какой вздор! — воскликнула Джина. — Успокойся, девочка! Какие слова: «украла», «оскорбила», «энергия»! У кого она украла энергию? Ведь не у Детского же! Не всё ли равно, кто из физиков тратит энергию — Аля Постышева или этот ужасный Ламондуа!
Директор величественно поднялся.
— Леонид, Марк, — сказал он. — Это Джина Пикбридж, старший биолог Радуги. Джина, это Леонид Горбовский и Марк Валькенштейн, звездолётчики.
Звездолётчики встали.
— Хэлло, — сказала Джина. — Нет, я не хочу с вами знакомиться… Почему вы — двое здоровых, красивых мужчин — так равнодушны? Как вы можете сидеть и смотреть на плачущую девочку?
— Мы не равнодушны! — запротестовал Марк. Горбовский с изумлением посмотрел на него. — Мы как раз хотели вмешаться…
— Так вмешивайтесь же! Вмешивайтесь! — сказала Джина.
— Ну знаете, товарищи! — загремел директор. — Мне это совсем не нравится! Постышева, вы свободны. Идите, идите… В чём дело, Джина? Отпустите Постышеву и изложите ваше дело… Ну, вот видите, она вам всю кофту заревела. Постышева, идите, я вам сказал!
Постышева встала и, закрыв лицо ладонями, вышла. Марк вопросительно посмотрел на Джину.
— Ну, разумеется, — сказала она.
Марк одёрнул куртку, строго посмотрел на Матвея, поклонился Джине и тоже вышел. Матвей расслабленно махнул рукой.
— Отрекусь, — сказал он. — Никакой дисциплины. Вы понимаете, что вы делаете, Джина?
— Понимаю, — сказала Джина, подходя к столу. — Вся ваша физика и вся ваша энергия не стоят одной Алиной слезинки.
— Скажите это Ламондуа. Или Пагаве. Или Форстеру. Или, к примеру, Канэко. А что касается слезинок, то у каждого своё оружие. И хватит об этом, с вашего позволения! Я вас слушаю.
— Да, хватит, — сказала Джина. — Я знаю, что вы столь же упрямы, сколь и добры. А следовательно, упрямы бесконечно. Матвей, мне нужны люди. Нет–нет… — Она подняла маленькую ладонь. — Дело предстоит очень рискованное и интересное. Мне стоит только поманить пальцем, и половина физиков сбежит от своих зловещих руководителей.
— Если поманите вы, — сказал Матвей, — то сбегут и сами руководители…
— Благодарю вас, но я имею в виду охоту на кальмаров. Мне нужно двадцать человек, чтобы отогнать кальмаров от берега Пушкина.
Матвей вздохнул.
— Чем вам не понравились кальмары? — сказал он. — У меня нет людей.
— Хотя бы десять человек. Кальмары систематически грабят рыбозаводы. Чем у вас сейчас заняты испытатели?
Матвей оживился.
— Да, верно! — сказал он. — Габа! Где у меня сейчас Габа? Ага, помню… Всё в порядке, Джина, у вас будут десять человек.
— Вот и хорошо. Я знала, что вы добры. Я пойду завтракать, и пусть они меня найдут. До свиданья, милый Леонид. Если захотите принять участие, мы будем только рады.
— Уф!… — сказал Матвей, когда дверь закрылась. — Прелестная женщина, но работать я предпочитаю всё–таки с Ламондуа… Но каков твой Марк!
Горбовский самодовольно ухмыльнулся и налил себе ещё соку. Он снова блаженно вытянулся в кресле и, молвив тихонько: «Можно?» — включил проигрыватель. Директор тоже откинулся на спинку кресла.
— Да! — мечтательно произнёс он. — А помнишь, Леонид, — Слепое Пятно, Станислав Пишта кричит на весь эфир… Да, кстати! Ты знаешь…
— Матвей Сергеевич, — сказал голос из репродуктора. — Сообщение со «Стрелы».
— Читай, — сказал Матвей, наклоняясь вперёд.
— «Выхожу на деритринитацию. Следующая связь через сорок часов. Всё благополучно. Антон». Связь неважная, Матвей Сергеевич: магнитная буря…
— Спасибо, — сказал Матвей. Он озабоченно обернулся к Горбовскому. — Между прочим, Леонид, что ты знаешь о Камилле?
— Что он никогда не снимает шлема, — сказал Горбовский. — Я его однажды прямо об этом спросил, когда мы купались. И он мне прямо ответил.
— И что ты думаешь о нём?
Горбовский подумал.
— Я думаю, что это его право.
Горбовский не хотел говорить на эту тему. Некоторое время он слушал тамтам, затем сказал:
— Понимаешь, Матюша, как–то так получилось, что меня считают чуть ли не другом Камилла. И все меня спрашивают, что да как. А я этой темы не люблю. Если у тебя есть какие–нибудь конкретные вопросы, пожалуйста.
— Есть, — сказал Матвей. — Камилл не сумасшедший?
— Не–ет, ну что ты! Он просто обыкновенный гений.
— Ты понимаешь, я всё время думаю: ну что он всё предсказывает и предсказывает? Какая–то у него мания — предсказывать…
— И что же он предсказывает?
— Да так, пустяки, — сказал Матвей. — Конец света. Вся беда в том, что его, беднягу, никто–никто не может понять… Впрочем, не будем об этом. О чём это мы с тобой говорили?…
Экран снова осветился. Появился Канэко. Галстук у него съехал набок.
— Матвей Сергеевич, — сказал он, чуть задыхаясь. — Разрешите уточнить список. У вас должна быть копия.
— О, как мне всё это надоело! — сказал Матвей. — Леонид, прости меня, пожалуйста. Мне придётся уйти.
— Конечно, иди, — сказал Горбовский. — А я пока прогуляюсь обратно на космодром. Как там мой «Тариэль»…
— К двум часам ко мне обедать, — сказал Матвей.
Горбовский допил стакан, поднялся и с удовольствием увеличил громкость тамтама до предела.
3
К десяти часам жара стала невыносимой. Из раскалённой степи в щели закрытых окон сочились терпкие пары летучих солей. Над степью плясали миражи. Роберт установил у своего кресла два мощных вентилятора и полулежал, обмахиваясь старым журналом. Он утешал себя мыслью о том, что часам к трём будет гораздо тяжелее, а там, глядишь, и вечер. Камилл застыл у северного окна. Они больше не разговаривали.
Из регистратора тянулась бесконечная голубая лента, покрытая зубчатыми линиями автоматической записи, счётчик Юнга медленно, незаметно для глаза наливался густым сиреневым светом, тоненько пищали ульмотроны — за их зеркальными окошечками зловеще играли отблески ядерного пламени. Волна развивалась. Где–то за северным горизонтом, над необозримыми пустырями мёртвой земли били в стратосферу исполинские фонтаны горячей ядовитой пыли…
