Марина Дяченко - Мигрант, или Brevi Finietur
— Мы уехали в две тысячи шестом, — сказала женщина.
Она употребляла слово «уехали», хотя речь шла все о том же «изъятии». Битая жизнью женщина из Ужгорода, сорока двух лет, однажды очутилась в Бюро Вселенской иммиграционной службы вместе с пятнадцатилетним сыном. Теперь сыну семнадцать. Мужа нет и, собственно, не было: они расстались сразу после рождения ребенка.
— Я давно хотела куда-то уехать, — призналась она Крокодилу. — Только не знала куда. И денег не было. Квартиры не было, жили на съемных все время… Иногда углы снимали… Знаешь, когда я очутилась в этом их офисе, я прямо чуть в пляс не пустилась, честное слово. И Борьке тоже тут сразу понравилось.
Она улыбнулась — и сразу помолодела лет на десять:
— Здесь ничего не надо бояться. Почти нет болезней, а заболеешь — вылечат, хоть рак, хоть что. Под машину попасть нельзя: все умное, все на автоматах. Нет войн, нет бандитов, нет катастроф. Очень хорошо.
— Давно живете?
— Полтора года. А кажется, будто всю жизнь.
Крокодил быстро посчитал в уме, нашел несоответствие в датах и тут же вспомнил слова Вэня: с семейных больше берут за визу. «Да, это парадокс. Но только в масштабах локального времени и локального пространства….»
— По дому не скучаете? — спросил, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
— А о чем скучать? — она пожала плечами. — О чем скучать — о жизни скотской, когда пашешь на трех работах и концы с концами еле сводишь? Борьку в школе вечно дразнили… Он заикался, понимаешь, и характер такой… тихий. А здесь, с их языком, перестал заикаться.
— Ему семнадцать? Он будет сдавать тест на полное гражданство или уже сдал?
Крокодил сразу понял, что спросил не то. Женщина, до этого момента приветливо улыбавшаяся, потемнела лицом:
— А зачем? Зачем эти тесты? Нам не надо. Когда приехали, мне предложили при местном приписаться, как бы частнике. Я довольна, и Борька будет при нем. Мы уже подали заявку. Борьке дадут ресурс на образование, он пойдет на курсы, закончит — получит работу. Зачем ему какой-то тест? Крокодил хотел промолчать, но не удержался:
— Он ведь будет иметь статус зависимого?
— Ну и что?! — спросила она с открытой неприязнью. — Это тебе не Земля! Это на Земле ты от всех свободен, хочешь — подыхай с голоду. А здесь пропасть не дадут!
— Я ничего такого не имел в виду, — пробормотал Крокодил. — Я просто спросил.
Женщина окинула его скептическим взглядом:
— Ты бы переоделся. Я уже и забыла, как эти штаны выглядят, джинсы в смысле. Грязь на них собирается, рвутся, сохнут долго… Надень местное, сразу другим человеком себя почувствуешь.
— Хорошо, — сказал Крокодил.
Спрашивать у женщины, изъятой в две тысячи шестом, что случится на Земле в две тысячи двенадцатом году, он не стал.
— Борьке бы еще девочку присмотреть, из наших, из мигрантов, — сказала она мягче, будто устыдившись своей вспышки. — Жалко, мало нас. Может, еще прибудет кто? Ты не знаешь?
— Может, и прибудет, — сказал Крокодил.
И вдруг ощутил надежду. Может, те, кто прибудет позже, в самом деле что-то знают?
* * *Остаток дня он провел, катаясь на монорельсе.
Похожая на карету из тыквы, круглая, с огромными окнами, кабина катила через лес, плыла над обрывом и снова поворачивала в заросли. Появлялся и пропадал вдалеке город, похожий на скопление устремленных в небо иголок. Кабина ходила по кругу, зная, что пассажир один и ехать ему некуда.
Крокодил глядел в окно и вспоминал истертые рифмы. Например, «любовь» и «кровь». Слова не рифмовались. В первый раз осознав это, он ощутил дикий ужас.
Палка-галка. Свечка-печка. Ни тени созвучия, а ведь Крокодилу казалось, что он думает на родном языке. Нет, умом он понимал, что язык заменили, но ужаснулся только сейчас: на месте родного, на старом фундаменте, без спросу угнездилось наречие Раа, о котором ничего не известно, кроме того, что фонетически оно сходно с русским.
А по-русски не говорит никто во Вселенной. Если заговорят, то через сотни миллионов лет. Если никто не наступит на бабочку и Вселенское Бюро миграции не разживется новым парадоксом…
В первый раз за все эти дни он осознал свою потерю — потерю языка. И был готов зареветь белугой, но тут кабина притормозила и в нее вошли четверо местных: трое мужчин и женщина, все в коротких широких штанах и очень легких, почти прозрачных рубахах. Женщина выглядела в этом наряде особенно эффектно; все четверо кивком поприветствовали Крокодила, сели напротив и вполголоса продолжали давно начатый разговор: трое убеждали четвертого, крупного и полного мужчину, что «дельта тэ ни при каких условиях не будет больше ста, а если будет, то всю систему надо строить по-другому».
В их присутствии он не мог ни ругаться, ни плакать. Он сидел, сгорбившись, и исподтишка разглядывал грудь незнакомой женщины, смуглую, едва прикрытую тонкой тканью. Женщина не казалась такой уж молодой или особенно красивой, но грудь у нее была отменная, а в ушах, как серьги, покачивались два желтых цветка, и Крокодил не мог понять, золотые они или живые.
Миллионы лет до его рождения, а он таращится на бабу. Все хорошо, все прямо-таки замечательно, но ее спутники уже начали коситься. Не сочтут ли домогательством?
Он заставил себя отвести взгляд и уставился в окно. И тут же обнаружил, что кабина сменила маршрут: эти четверо ехали туда, где Крокодил никогда прежде не бывал. Город сделался ближе… пропал из виду… кабина нырнула в подземный тоннель и вдруг разогналась, как поезд метро на большом перегоне. Четырем спорщикам приходилось кричать — так свистел вокруг ветер; сделалось почти темно — но тут стены разошлись, и Крокодил вместе с кабиной и попутчиками оказался в колоссальной подземной полости, освещенной многими огнями.
Кабины, нанизанные на рельс, как бисер на леску, ожерельями тянулись во всех направлениях, светились медовым, изумрудным, бирюзовым и золотым — видимо, в зависимости от маршрута. Бежали информационные строчки, похожие на струящиеся в воздухе ручейки. Сигарообразные вагоны, полупрозрачные контейнеры, аппараты, похожие на огромных насекомых, потоком шли по множеству лент; Крокодил прижался лицом к стеклу, как ребенок.
Четверо его попутчиков, не прекращая спора, вышли на движущуюся ленту и скоро пропали из виду. Кабина продолжала движение как-то очень медленно и неуверенно. Крокодил поискал внутри терминал, с которого можно было бы задать маршрут, и не нашел; примятая трава поднималась, распространяя неуместный запах болотца. Крокодил толкнул дверь — она легко поддалась — и выбрался на перрон.
Транспортная развязка располагалась, похоже, глубоко под землей. Дышалось легко, хотя воздух был сыроват. Перрон, на вид сколоченный из досок, сделал бы честь любому полустанку где-нибудь в глубинке. Перил не было, зато по краям шевелились темные лианы; Крокодил увидел, как одна из них подобралась к какому-то хламу на перроне — не то тряпице, не то бумажке, зацепила отростками и утащила вниз.