Юрий Никитин - Великий маг
Авторам не стали платить, в литературе уцелели одни графоманы. Если объяснять на пальцах, то графоманы – это люди, которые любят писать, обожают писать, но не умеют критически оценивать написанное. Им нравится все, что они написали: да, такие будут писать и бесплатно. А настоящие авторы всегда недовольны написанным. Им если не платить за этот труд, который они выполняют с отвращением, тут же перестанут стучать по клаве. Таким образом любитель халявы остался только с графоманскими произведениями. Их еще полно в текстовом варианте, но уже немало и в формате импов. Правда, пасбайму мало кто качает даже на пробу: все-таки средняя весит триста-четыреста теров, а это дороговато для студента или школьника, основных халявщиков: с бесплатным Рунетом покончили раньше, чем с любителями бесплатного софта.
Барбос вихрем вылетел на лестничную площадку, пугнул двух подростков, гостей соседки, все трое вышли покурить, соседка сразу засюсюкала:
– Барбосик, ты наше чудо… И за что мы все тебя любим?
Парни пугливо посматривали на могучие челюсти Барбоса, а тот прыгал вокруг соседки и старался лизнуть ей нос. Она смеялась, отмахивалась, поинтересовалась:
– В булочную?
– Да, – ответил я озадаченно, – а что, на мне написано?
Она расхохоталась:
– Все остальное, даже воду в бутылях, вам приносят на дом!
Я кивнул, все верно, хлеб как-то неловко заказывать, это не ящик с минеральной водой или пара ящиков пива. Хлеб на неделю не купишь, а из-за каждой булочки вызывать человека – как-то неловко даже для такого лодыря, как я. Хотя я, конечно, не лодырь, просто я работаю много, очень много. И вообще это мое кредо: писать много. Я не молод, застал еще то время, когда писали ручкой, макая в чернильницу, потом печатали на механических машинках, а сейчас вот на компьютере. Причем я одним из первых перешел… вообще-то это я так из скромности, на самом деле я первый перешел от печатания буковок напрямую к работе с импами, то есть вот так сразу образами, а когда мне надо изобразить стук копыт, то не пишу «простучали копыта», а из десяти тысяч сэмплов выбираю подходящий стук некованого или кованого коня, это как надо по сюжету, стук копыт по камням, по сухой земле, по гравию или по траве…
Но писать много нужно не только потому, что наконец-то дорвался до настоящего творчества, хотя работать с импами – это совсем не то, что с безликими буковками. Здесь размах, богатство, неслыханные возможности, я все еще не овладел ими в полной мере, да и никто не овладеет в полной, это неисчерпаемый мир, к тому же постоянно пополняемый.
Писать много нужно потому, что я из числа профессиональных заглядывателей в будущее, а то, что там вижу, хоть и наполняет душу восторгом, но скоро заставит искать другую работу. Лет через десять можно будет записывать свою личность в такой вот компьютер, в смысле – похожий с виду ящик будет стоять здесь же на столе или в уголке, но, конечно, в тысячу или миллион раз мощнее. По всем прогнозам инженеров, такой комп будет закончен уже в следующем году, по карману сперва только миллиардерам, еще через пару лет станет доступен и миллионерам, а еще через пять лет цена упадет настолько, что смогу купить и я.
Но тут уж неважно, кто первый из писателей купит, я или кто-то другой: этот человек мгновенно завладеет всем книжным рынком, ибо, сбрасывая свое сознание в компьютер, будет мыслить и работать в миллионы раз быстрее, а это значит, что легко и просто сможет выдать пусть не миллион книг в месяц, но хотя бы тысячу, а это обвал, это крушение рынка, это конец такой профессии, как писательство.
Потому надо успеть сейчас заработать какое-то количество денег, чтобы купить такой комп… нет, уже не для работы, на ней сразу крест, просто безумно интересно, как это подключаться к таким мощностям, переливать свое сознание туда и обратно, успевая там за тысячную долю секунды просмотреть через Интернет десяток новеньких фильмов, пару сот клипов, пробежаться по новостям, взглянуть на дайджест последних научных разработок, сосканировать и твердо запомнить все новейшие анекдоты, чтобы щегольнуть в компании…
На пятом этаже подсела супружеская пара, я их не знаю вроде бы, они меня тоже, но Барбоса почему-то узнали: женщина наклонилась и почесала ему спину, мужчина натянуто улыбался и старательно делал вид, что вот нисколечки не боится этого пса-убийцы, собаки-людоеда, которая за прошлый год покусала по стране сто тысяч человек.
– В булочную? – поинтересовалась женщина.
– Точно, – ответил я обреченно.
– Хорошее время, – определила она. – Сейчас как раз свежий хлеб завозят. Я всегда по запаху с той стороны улицы слышу.
– Да, – сказал я знающе, чтобы подтвердить свою репутацию гурмана и умельца выбирать свежий хлеб, – я вот именно, чтобы с запахом!
– И с хрустящей корочкой, – добавила она с улыбкой.
– Обязательно! Иначе что это за хлеб?
Лифт остановился, двери распахнулись, Барбос, к облегчению застывшего мужчины, вылетел вихрем и помчался, делая вид, что вот прям умирает от жажды увидеть зелень и насладиться свежим воздухом после многочасового сидения перед бездушным компьютером.
Я невольно вспомнил Кристину, ей куда жарче, насколько знаю, кондиционеры предусмотрены далеко не во всех моделях «Опелей». На выходе из подъезда в лицо пахнуло расплавленным асфальтом, жарким прокаленным воздухом, потом, горелым железом, гарью, будто где-то поблизости пожар.
Барбос метался по газону, глаза горят азартом, нос вытянулся, как у слона хобот, ноздри трепещут, как крылья стрекозы, для него мир полон запахов, везде медленно тают образы как проходивших недавно людей, так и собак, кошек, даже пролетавших голубей и воробьев. Воровато покосился в сторону огромного мусорного контейнера.
– Не отставай, – велел я строго. – Тоже мне, библиофил!
Он покосился укоризненно большим коричневым глазом. Мол, предатель, отступник, как же можешь смотреть на такое безобразие и не хвататься за сердце?
Барбос недовольно похрюкивал, но перечить не смеет: надо переходить улицу, а если заупрямится – возьму на поводок. Демонстративно покорно перешел рядом, как робот-овчарка держась у левой ноги, но уже на той стороне сразу же ринулся на газон искать следы всяких-разных, к тому же надо успеть оставить свои метки, пусть знают, гады, кто здесь был большой и страшный.
– Далеко не отходи, – велел я.
Дверь магазина услужливо распахнулась, струя прохладного воздуха ударила навстречу, я выпрямился, оживая. Бывший гастроном, а теперь супермаркет, залит ярким светом: специалисты подсчитали, что при таком освещении у людей праздничное настроение, покупают намного больше, берут дорогие продукты и вещи, которые не взяли бы в будни.
