Роджер Желязны - Двери в песке
Знаешь, так бывает, когда взбираешься на шпиль или купол – дело действительно трудное, – и вот ты уже наверху и теперь уже совсем просто добраться до самого верха. Ты поднимаешь голову – и видишь, что кто-то там уже сидит.
Вот мы и вступили в галактическую цивилизацию – свободную конфедерацию народов, которая существует многие тысячелетия. Нам повезло – это вполне могло бы занять пару столетий. Или нет. Мои чувства были и остаются неоднозначными. Разве можно забраться еще выше после таких событий? Они научили нас строить корабли, которые защищены от эффекта тыквы. И еще нас предупредили о правах на небесную собственность. Они предоставили нам место в своей программе обмена, вряд ли нам удастся проявить в ней себя с самой лучшей стороны. В последующие годы изменения будут происходить все быстрее и быстрее. Мир может даже начать меняться так стремительно, что это станет заметно. Что тогда? Когда закончится продвижение вперед мелкими шажками, все могут оказаться в таком же недоумении, как старый, пьяный лазатель по соборам, который был удостоен возможности узреть миг, превративший юношу из Кембриджа в нынешнего профессора. Что тогда? Узреть пружину часового механизма и превратиться в тыкву? Уйти на покой?
Алькаид, Мицар, Алиот, Мегрец, Фекда, Мерак и Дубхе… Они были там. Они знают их. Возможно, в глубине души я хотел, чтобы мы были в космосе одни – чтобы могли заявить, что все принадлежит нам. Или чтобы инопланетяне, с которыми мы встретимся, были во всем, хоть немного, но позади нас. Завистливый, гордый, самовлюбленный… Верно. Оказывается, мы всего-навсего провинциалы, да поможет нам Бог!..
Осталось еще достаточно, чтобы выпить за наше здоровье. Отлично! Давай выпьем! Я плюю в лицо Времени, которое преобразило меня!
С ходу на это я ничего не смог сказать, поэтому просто промолчал. Я готов был согласиться с профессором кое в чем, но не более того. Тут я пожалел, что он допил весь свой коньяк.
Некоторое время спустя профессор сказал:
– Не думаю, что сегодняшней ночью я полезу дальше.
Я вынужден был признать, что это очень разумная мысль, поскольку и сам решил отказаться от дальнейших приключений, и мы стали спускаться вниз по спирали, пока не оказались внизу, а потом я проводил доброго профессора до дому.
Обрывки и кусочки. Кусочки…
Прежде чем улечься спать, я успел прослушать конец сводки новостей.
Удалось пролить свет на историю с Полом Байлером, профессором геологии, который ранее подвергся нападению вандалов в Центральном Парке, лишивших его не только денег, но и сердца, легких, печени и почек.
Глубокой ночью мой мозг выплеснул из темного аквариума образов переплетение ускользающих снов, балансирующих на блистающих в ночи прозрачных гранях сознания, мелькающих словно ослепительные лики, не говоря уже о кинестетических/синестетических «ТЫ МЕНЯ ЧУВСТВУЕШЬ, ЛЕД?», которые длились много дольше, чем все остальное, потому что позднее, много позднее, третья чашка утреннего кофе превратила их в грошовые извивы цвета.
3
Вспышка, всплеск. Мрак. Танец звезд.
Массивный золотой кадиллак Фаэтона разбился, но никто этого не услышал. Загорелся, вспыхнул в последний раз и погас. Совсем как я.
По крайней мере, когда я снова проснулся, была ночь, а я чувствовал себя премерзко.
Руки и ноги у меня были связаны прочными кожаными ремнями, песок и мелкие камешки служили подушкой, а заодно и матрасом, рот, нос, глаза и уши забиты пылью – отличная добыча для всяческих микробов. Я хотел пить, был голоден, весь в синяках и меня отчаянно трясло. Вспомнились слова одного из моих бывших кураторов, доктора Мерими: «Вы являетесь живым примером абсурдности всего сущего».
Из этих слов ясно, что Мерими специализировался на французской литературе середины двадцатого века. И все же, все же, может быть, его искаженные толстыми стеклами очков глаза как раз и заглянули в самую суть моего нынешнего положения. Несмотря на то что он покинул университет уже довольно-таки давно, окутанный дымкой какой-то скандальной истории, в которой были замешаны девушка, карлик и осел – или как раз благодаря этому, – Мерими в последние годы стал чем-то вроде оракула в моем личном космосе, и его слова теперь часто возвращаются ко мне в обстоятельствах, не имеющих ничего общего с предварительной беседой, которую проводит куратор со студентом в начале семестра.
Обжигающий песок окатывал меня этими словами целый день, а потом холодный ночной ветер шептал их, словно надоевший припев песенки, мне в ухо, которое превратилось в подгоревшую телячью отбивную: «Вы являетесь живым примером абсурдности всего сущего».
Если задуматься над этими словами, их можно интерпретировать множеством самых разнообразных способов, а у меня была масса свободного времени – в данный момент. С одной стороны, можно подумать о сущем. С другой, о живом. Или, например, об абсурдности.
Ах да. Руки...
Я попытался пошевелить пальцами и не понял, слушаются они меня или нет. Вполне может быть, что их там и вовсе нет, а я стал жертвой фантомных болей. На случай, если пальцы все-таки на месте, я некоторое время размышлял о гангрене.
Проклятье. И еще раз – проклятье. Очень огорчительно все это.
Семестр начался, и я уехал. Договорившись о пересылке всей моей корреспонденции Ральфу, с которым мы вместе владели антикварной лавкой, я направился на запад, задержался по дороге ненадолго в Сан-Франциско, Гонолулу и Токио. Прошло несколько недель. Тихо и спокойно. Потом я провел пару дней в Сиднее – ровно столько, сколько мне было нужно, чтобы получить причитающуюся мне дозу неприятностей. Они возникли в тот момент, когда я решил взобраться на напоминающий громадную рыбину оперный театр, выстроенный на мысе Бенелонг, совсем недалеко от гавани.
Я покинул город хромая и с дисциплинарным взысканием в кармане. Полетел в Алис-Спрингс. Забрал там воздушный скутер, который заказал заранее. Отправился в путь ранним утром, до того как невыносимая дневная жара и свет разума вступили в свои законные права. Местность показалась мне подходящей для тренировочных занятий будущих святых, чтобы они заранее могли подготовиться к тому, что их ждет. Несколько часов ушло на поиски подходящего места и на устройство лагеря. Я не предполагал, что пробуду здесь долго.
В том районе найдены наскальные рисунки, довольно старые, занимающие площадь, равняющуюся примерно двум тысячам квадратных футов. Местные аборигены утверждают, что не имеют ни малейшего представления о том, откуда взялись эти рисунки и с какой целью были сделаны. Я видел фотографии, но мне хотелось взглянуть на них собственными глазами, сделать несколько своих снимков, скопировать парочку рисунков и потратить немного времени на раскопки.
