Александр Беляев - Властелин Мира
— Я не могу этого сделать, — спокойно ответила Эльза.
— Как не можете? Кто же вам может помешать? Разве вы не отказывались от него?
— Я не помню…
— Сжальтесь, сжальтесь, умоляю! Иначе я… покончу с… да, я уже говорил об этом… — Рудольф вскочил и, трепля рукой свою рыжеватую шевелюру, вновь забегал по комнате. Он казался безумным. Вдруг он остановился и, уставив взгляд в одну точку, сжал левой рукой подбородок. — Проклятие! Проклятие этим рыжим волосам, этому веснушчатому лицу! — и он дергал себя за волосы и бил по щекам. — Если бы я был хоть красив… А вы, вы прекрасны… Если бы вы, если бы я… если бы я сделал вам предложение?
Эльза улыбнулась. Раскрасневшийся, с взлохмаченными рыжими волосами, он был необычайно смешон в эту минуту.
— Благодарю вас, но у меня есть жених.
— Конечно, чепуха. Я просто с ума схожу и выбалтываю свои мысли. Вы прекрасны, но не вы, ваше богатство нужно мне. Я, однако, не мог думать, чтобы такая красота могла быть такой недоброй и… корыстной! — добавил он желчно после короткой паузы.
Эльза нахмурилась.
— Я не корыстна.
— Тогда что же мешает вам отказаться от наследства и сделать меня и моих сестер счастливейшими людьми?
Подбежав к ней, он вдруг схватил ее за руку и, глядя прямо в глаза, со всей силы ненасытного желания, задыхаясь, молвил:
— Откажитесь! Откажитесь! Откажитесь!..
По спокойному лицу Эльзы прошла тень. Брови нахмурились, в ней как будто поднималась борьба.
Рудольф, несмотря на все свое волнение, заметил это и начал просить с удвоенной силой.
Но в тот момент лицо Эльзы вновь приняло спокойное выражение, веки полузакрылись, и она тихо, но решительно сказала:
— Пустите, — высвободила руки и, ни слова больше не говоря, пошла к двери.
— Куда же вы? Подождите! — Рудольф бросился за Эльзой, пытаясь ухватить ее за руку. Но в этот момент дверь комнаты открылась, вбежала собака и с угрожающим ворчанием стала между Рудольфом, и Эльзой. Вслед за собакой появился Штирнер.
— Э, это уж нехорошо! — сказал он. — Кто же хватает за руки чужих невест?
Рудольф стоял, дрожа как в лихорадке, и мерил Штирнера недружелюбным взглядом. Штирнер спокойно и насмешливо смотрел на него.
Рудольф топнул ногой, быстро повернулся на каблуках и выбежал из комнаты. Прыгнув в автомобиль, он стал бормотать, как в бреду:
— Все погибло! Все погибло!..
— Куда прикажете? — спросил шофер.
— Все погибло! Все погибло! К Людерсу…
С этими же словами — «все погибло!» — он вбежал в кабинет Людерса, не обращая внимания на клиентку, которая сидела у адвоката.
— Людерс! Все погибло!.. Она отказала… Эльза отказала по всем пунктам, этого и надо было ожидать… Завтра истекает срок на подачу апелляции. Отец пропал… Если бы мы хоть знали, что он умер… Но нет, и тогда было бы поздно!.. Опеку не учредишь в несколько часов… Все погибло… Остается одно: подать апелляцию… Доверенность моего отца на ваше имя не уничтожена…
— Но это безнадежно при наличии в деле заявления Оскара Готлиба.
— Все равно, подавайте!.. Может быть, отец найдется к тому времени, когда дело будет пересматриваться.
Людерс пожал плечами, но подумал, что, пожалуй, это и верно. Главное — не пропустить срока, а там обстоятельства могут повернуться иначе.
Апелляция была подана. Но Оскар Готлиб по-прежнему не подавал о себе никаких вестей. Все способы проволочек были исчерпаны, дело было проиграно Готлибами во всех инстанциях.
Эльза Глюк вступила в права наследства.
Глава 8. СТЕКЛЯННЫЙ ДОМ
Увлечение покойного банкира рационализацией сказалось и на архитектуре его дома, построенного по последнему слову американизированной строительной техники. Красота этой новой архитектуры определялась новым каноном: утилитаризмом. Весь огромный, растянутый в длину трехэтажный дом Готлиба был сделан из железа, стекла и бетона и внешне был скучно прямолинеен, как разграфленный лист гроссбуха. Ни одной радующей глаз кривой линии, ни одного украшения. Огромные стекла во всю стену придавали дому вид какого-то гигантского аквариума. Казалось, стекла были слишком хрупкой защитой для миллионов, которыми ворочал банк Готлиба. Но «золотые рыбки» этого аквариума хранились глубоко на дне его — в подземном этаже. Сталь и бетон этого казнохранилища способны были выдержать налет не только земных, но и воздушных бандитов. Сотни автоматических звонков и световых сигналов, особые перископы, дающие возможность находящимся в первом этаже сторожам видеть, что делается в подвале, автоматически захлопывающиеся двери, электрические заградители и киноаппараты обрекали на неудачу всякую попытку проникнуть сюда силой или хитростью. В свое время Готлиб не мало бросил денег на то, чтобы через репортеров, описывающих все эти чудеса заградительной техники, оповестить весь мир о неприступности его банковской твердыни и отбить охоту любителей легкой наживы проникнуть в подвалы. И действительно, за десять лет был только один случай покушения, и он окончился очень плачевно для смельчаков: двое взломщиков, лучшие специалисты своего дела, были захлопнуты автоматической дверью, как мыши в мышеловке.
Автоматически приведенный в действие киноаппарат заснял это происшествие, и картина демонстрировалась во всех кинематографах, как образец наказанного порока. Правда, злые языки утверждали, что все это ограбление было инсценировано самим Готлибом, пригласившим, за приличное вознаграждение, известных «артистов» уголовного дела и обещавшим им выход на свободу, когда шум вокруг дела утихнет, но тем не менее картина возымела действие. Банкир и его вкладчики спали спокойно.
В первом, надземном, этаже помещался банк со всеми его отделениями. Здесь же помещались вооруженные сторожа, в которых, в сущности, не было и нужды. Но банкир содержал довольно большой штат их «для декорации».
Квартира Готлиба помещалась во втором этаже, где середину занимали гостиная, приемная, личный секретариат и кабинет. Правый конец здания был разделен на две комнаты, соединенные с кабинетом; в одной помещалась спальня Готлиба, в другой жил Штирнер. Эти комнаты Штирнер держал всегда на запоре, не допуская туда служащих даже для уборки. В левом же конце этажа помещался «зверинец» Штирнера: его ученые собаки, волки, свиньи, кошки и медведь. Все они жили совместно в трогательном единении. Бросив ученую карьеру, Штирнер продолжал «по-любительски», как говорил он, изучать психологию животных.
Почти две трети верхнего, третьего, этажа, его середину, занимала картинная галерея — гордость Готлиба и предмет шуток и острот знатоков. Здесь в таком же трогательном единении, как звери Штирнера, бок о бок уживались подлинный Андреа дель Сарто с грубо поддельным Корреджио, мазня неизвестного дилетанта с карандашным рисунком Леонардо да Винчи. Все картины были расставлены на станках, расположенных в ряд перпендикулярно стеклянным стенам; Готлиб называл это «рационализацией освещения». Середина зала была пуста, если не считать стоявшего на помосте рояля. Для торжественных обедов приносились из кладовых какие-то замысловатые раскладные рационализированные Готлибом столы, которые в сложенном виде занимали очень мало места, но собрать их было истинным мученьем: слуги выходили из себя, когда им приходилось складывать бесконечные кусочки, доски, бруски… Эта работа напоминала китайскую головоломку. Отдельные части, неверно пригнанные, рассыпались, не слушались, не входили в пазы. Слуги нервничали, Готлиб еще больше.
