Марина Дяченко - Мигрант, или Brevi Finietur
К зависимым гражданам, впрочем, такие меры никогда не применялись. Зависимый не мог быть преступником; за него полностью отвечал хозяин-опекун, причем большая часть зависимых граждан находилась под опекой общины-государства.
Религия? Мир Раа был создан волей Творца согласно его замыслу, это было всем понятно и никем не подвергалось сомнению. Никаких особенных ритуалов, храмов, где можно было поклоняться Творцу, не предусматривалось: как будто Он, сделав свое дело, удалился восвояси, равнодушный к творению. Искусство? Исключительно на уровне самодеятельности: все, кто хочет, мог писать и выкладывать в Сеть свои книги, танцевать и петь, приглашать друзей на концерты. Ни писателей, знаменитых более ста лет, ни великих художников. Похоже, на Раа живут по принципу «Сам себе Леонардо»…
Крокодил понял, что дремлет, касаясь щекой ледяного экрана. Монитор вовсе не был холодным, у самого носа испуганно прыгали буквы: «Андрей Строганов? Андрей Строганов?»
— Андрей Строганов?
Давешний молчаливый офицер стоял в дверном проеме, отведя в сторону циновку.
— У вас запланирована еще одна встреча с соотечественниками. Встреча подтверждена. Вы готовы отправляться?
— Мы уехали в две тысячи шестом, — сказала женщина.
Она употребляла слово «уехали», хотя речь шла все о том же «изъятии». Битая жизнью женщина из Ужгорода, сорока двух лет, однажды очутилась в Бюро Вселенской иммиграционной службы вместе с пятнадцатилетним сыном. Теперь сыну семнадцать. Мужа нет и, собственно, не было: они расстались сразу после рождения ребенка.
— Я давно хотела куда-то уехать, — призналась она Крокодилу. — Только не знала куда. И денег не было. Квартиры не было, жили на съемных все время… Иногда углы снимали… Знаешь, когда я очутилась в этом их офисе, я прямо чуть в пляс не пустилась, честное слово. И Борьке тоже тут сразу понравилось.
Она улыбнулась — и сразу помолодела лет на десять:
— Здесь ничего не надо бояться. Почти нет болезней, а заболеешь — вылечат, хоть рак, хоть что. Под машину попасть нельзя: все умное, все на автоматах. Нет войн, нет бандитов, нет катастроф. Очень хорошо.
— Давно живете?
— Полтора года. А кажется, будто всю жизнь.
Крокодил быстро посчитал в уме, нашел несоответствие в датах и тут же вспомнил слова Вэня: с семейных больше берут за визу. «Да, это парадокс. Но только в масштабах локального времени и локального пространства….»
— По дому не скучаете? — спросил, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
— А о чем скучать? — она пожала плечами. — О чем скучать — о жизни скотской, когда пашешь на трех работах и концы с концами еле сводишь? Борьку в школе вечно дразнили… Он заикался, понимаешь, и характер такой… тихий. А здесь, с их языком, перестал заикаться.
— Ему семнадцать? Он будет сдавать тест на полное гражданство или уже сдал?
Крокодил сразу понял, что спросил не то. Женщина, до этого момента приветливо улыбавшаяся, потемнела лицом:
— А зачем? Зачем эти тесты? Нам не надо. Когда приехали, мне предложили при местном приписаться, как бы частнике. Я довольна, и Борька будет при нем. Мы уже подали заявку. Борьке дадут ресурс на образование, он пойдет на курсы, закончит — получит работу. Зачем ему какой-то тест? Крокодил хотел промолчать, но не удержался:
— Он ведь будет иметь статус зависимого?
— Ну и что?! — спросила она с открытой неприязнью. — Это тебе не Земля! Это на Земле ты от всех свободен, хочешь — подыхай с голоду. А здесь пропасть не дадут!
— Я ничего такого не имел в виду, — пробормотал Крокодил. — Я просто спросил.
Женщина окинула его скептическим взглядом:
— Ты бы переоделся. Я уже и забыла, как эти штаны выглядят, джинсы в смысле. Грязь на них собирается, рвутся, сохнут долго… Надень местное, сразу другим человеком себя почувствуешь.
— Хорошо, — сказал Крокодил.
Спрашивать у женщины, изъятой в две тысячи шестом, что случится на Земле в две тысячи двенадцатом году, он не стал.
— Борьке бы еще девочку присмотреть, из наших, из мигрантов, — сказала она мягче, будто устыдившись своей вспышки. — Жалко, мало нас. Может, еще прибудет кто? Ты не знаешь?
— Может, и прибудет, — сказал Крокодил.
И вдруг ощутил надежду. Может, те, кто прибудет позже, в самом деле что-то знают?
* * *Остаток дня он провел, катаясь на монорельсе.
Похожая на карету из тыквы, круглая, с огромными окнами, кабина катила через лес, плыла над обрывом и снова поворачивала в заросли. Появлялся и пропадал вдалеке город, похожий на скопление устремленных в небо иголок. Кабина ходила по кругу, зная, что пассажир один и ехать ему некуда.
Крокодил глядел в окно и вспоминал истертые рифмы. Например, «любовь» и «кровь». Слова не рифмовались. В первый раз осознав это, он ощутил дикий ужас.
Палка-галка. Свечка-печка. Ни тени созвучия, а ведь Крокодилу казалось, что он думает на родном языке. Нет, умом он понимал, что язык заменили, но ужаснулся только сейчас: на месте родного, на старом фундаменте, без спросу угнездилось наречие Раа, о котором ничего не известно, кроме того, что фонетически оно сходно с русским.
А по-русски не говорит никто во Вселенной. Если заговорят, то через сотни миллионов лет. Если никто не наступит на бабочку и Вселенское Бюро миграции не разживется новым парадоксом…
В первый раз за все эти дни он осознал свою потерю — потерю языка. И был готов зареветь белугой, но тут кабина притормозила и в нее вошли четверо местных: трое мужчин и женщина, все в коротких широких штанах и очень легких, почти прозрачных рубахах. Женщина выглядела в этом наряде особенно эффектно; все четверо кивком поприветствовали Крокодила, сели напротив и вполголоса продолжали давно начатый разговор: трое убеждали четвертого, крупного и полного мужчину, что «дельта тэ ни при каких условиях не будет больше ста, а если будет, то всю систему надо строить по-другому».
В их присутствии он не мог ни ругаться, ни плакать. Он сидел, сгорбившись, и исподтишка разглядывал грудь незнакомой женщины, смуглую, едва прикрытую тонкой тканью. Женщина не казалась такой уж молодой или особенно красивой, но грудь у нее была отменная, а в ушах, как серьги, покачивались два желтых цветка, и Крокодил не мог понять, золотые они или живые.
Миллионы лет до его рождения, а он таращится на бабу. Все хорошо, все прямо-таки замечательно, но ее спутники уже начали коситься. Не сочтут ли домогательством?
Он заставил себя отвести взгляд и уставился в окно. И тут же обнаружил, что кабина сменила маршрут: эти четверо ехали туда, где Крокодил никогда прежде не бывал. Город сделался ближе… пропал из виду… кабина нырнула в подземный тоннель и вдруг разогналась, как поезд метро на большом перегоне. Четырем спорщикам приходилось кричать — так свистел вокруг ветер; сделалось почти темно — но тут стены разошлись, и Крокодил вместе с кабиной и попутчиками оказался в колоссальной подземной полости, освещенной многими огнями.
