Виро Кадош - Что рассказать вам об Иваре Маккое?
Шаттл, на котором мы летели, – а по сути, старое корыто, – с огромным трудом карабкался вверх. Показатель скорости на центральном мониторе медленно подбирался к отметке «Скорость убегания». Корабль трясся, скрипел винтами и ревел двигателями.
Через пару минут бешеной тряски нас вдавило в кресла с такой силой, что дышать получалось с большим трудом. Кто-то глухо стонал, а кто-то и кричал в голос.
Сколько времени мы так летели, не знаю. Но долго. Я даже испугался, что нам не хватило тяги, чтобы выйти на орбиту, и шаттл просто болтается над поверхностью планеты. Глупость, конечно, но это я уже сейчас понимаю. А тогда было страшно.
На мониторе в кабине мелькали цифры и какие-то команды – слишком быстро, чтобы успеть прочитать их в этой тряске. Вдруг раздался оглушительный хлопок, корабль вздрогнул в последний раз и будто провалился в огромную пуховую подушку. Двигателей больше не было слышно, с груди как будто исчез тяжелый мешок с песком, лежавший там с момента взлета. Но легче не стало. Желудок подскочил к горлу, в ушах застучала кровь, а руки и ноги будто лишились костей.
– Внимание, нулевая гравитация, – услышал я как сквозь воду. Шум в ушах нарастал, превратившись в свист. На языке разлился привкус крови. – Ремни безопасности не расстегивать, с места не вставать. Включение генератора искусственного поля через пять секунд.
Это были самые долгие секунды в моей жизни. Еще две или три – и я бы точно вырубился. Перед глазами уже потемнело, когда нас будто присосало к полу. Дурнота пропала почти сразу, и я подался вперед, чтобы снова взглянуть в окно. Перед шаттлом был бесконечный, невероятно красивый и смертельно опасный космос.
Знаете, окажись я сейчас в том корабле – ни за что не стал бы любоваться видами. Старое корыто – это слишком мягко сказано. Я вообще удивляюсь, как мы тогда не шлепнулись обратно. График скорости, угол атаки – да мы летели хорошо если на трех работающих движках из четырех. И были перегружены почти вдвое. Компенсаторы вибраций, стабилизаторы курсовой устойчивости – все работало на пределе, лишь бы выйти из атмосферы. На то, что для неподготовленных пассажиров такой взлет станет настоящей пыткой, всем было наплевать, лишь бы крушением дело не кончилось. Не удивлюсь, что перегрузки были раза в три больше, чем при нормальном взлете. И почти готов поспорить, что почти то же самое ощущали первые люди, летавшие в космос, еще на системах вертикального взлета, когда маленькую капсулу с полезной нагрузкой сажали на гигантский топливный бак и взрывали его.
– Наконец-то орбита, – с облегчением выдохнул Леонард, отвлекая меня от разглядывания далеких звезд. – Попрощайтесь со стариком Техасом, мы на него не скоро вернемся.
Вообще, Леонард сначала мне не понравился. Но, наверное, чисто из ревности: мы мало общались с другими людьми, и я как-то не привык, что кто-то так запросто влезает в разговор. Но чуть позже, примерно к середине полета, я с этим фактом смирился и понял, что парень он неплохой. Они с Иваром были чем-то неуловимо похожи, и это подкупало.
Так вот, к концу полета мы уже знали, что Леонард сознательно пошел в армию и, в отличие от нас, был неплохо осведомлен о том, что за порядки в ней заведены. Он же и просветил нас, что пилоты здесь – что-то вроде элиты, и нам – а мне особенно – здорово повезло попасть к «крылатым». Сам он небом никогда не грезил, но слегка подучился этому делу еще на Техасе, чтобы попасть в самые лучшие войска. Нет, не подумайте, он нисколько не кичился своей сообразительностью и не выставлял себя лучше других, например, десанта. Скорее, просто прагматично подходил к делу, как собственно, и мы, – только у него было больше возможностей.
В том, что он прав, я убедился сразу по прилету. Пока остальных заставили ждать в переходном шлюзе, сидя на полу прямо возле шаттла, нас, счастливчиков с синими карточками, встретил офицер. Сверился со списком в своем планшете, убедился, что никто не отстал, и тут же усадил в левитационный челнок. В канцелярии, куда мы прибыли после пары минут комфортной поездки, все было четко и быстро. Нам даже помазали кожу на плече обезболивающим гелем, прежде чем вколоть идентификационный чип. Потом какой-то угрюмый солдат повел нас в душевые.
– Мыться с антисептическим гелем обязательно, – сказал он. – Еще планетарных болячек тут не хватало. По окончании надеть стандартные временные комплекты, – махнул рукой в сторону корзины, доверху набитой герметично запаянными пакетами. – Постоянную форму получите завтра.
Душ! Настоящий! Не стерилизатор! Вы не представляете, какое это оказалось счастье! Обжигающе горячие, тугие струи воды, жесткая мочалка и отлично пенящийся гель – нам не хватило духу признаться Леонарду, что мы видели это все в первый раз.
О том, что такая роскошь положена только пилотам, мы с Иваром узнали куда позже. Пока мы, не подозревая об омерзительных – самых худших в мире – стерилизаторах десантных душевых, с удовольствием плескались в воде, брызгались друг в друга и были совершенно, неприлично счастливы.
Леонард на время исчез из поля зрения, видимо, решив не навязываться, но увидев его в предбаннике перед первым построением, мы сами подошли к нему. Кстати, наши опасения, что форма будет мешком на нас висеть, не оправдались: нас измерили сканером и выдали одежду точно по размеру, так что почти всем она шла. Черт побери, на самом деле это было лучшее, что я вообще когда-либо на себя надевал! Помню, я поделился этой мыслью с Иваром и мы рассмеялись, а вот Леонард почему-то отвернулся.
Что он Дефо – тот самый Дефо, «король» и Водяной Бог нашей пустыни, – мы узнали намного позже. Странно, это нам было в пору стесняться своей бедности и необразованности, но на деле стеснялся он.
Остаток дня прошел словно во сне. Мы плотно поужинали, потом потолкались в кают-компании. Пилоты, настоящие, с сотнями полетных часов за плечами, встречали нас как равных. Хлопали по плечам, рассказывали что-то о шаттлах, истребителях, маршрутах и системах. Я в который раз спрашивал себя, а имею ли я право находиться здесь, не занял ли чужое место, но глядя на абсолютно счастливого Ивара, понимал, что буду тренироваться до изнеможения, но стану пилотом. Ради осуществления мечты своего брата.
А потом наступило утро. И на первом же занятии я понял, что легко не будет. Казалось, я никогда не запомню названия всех этих приборов и рычажков, а уж понять, для чего они… да проще весь биоразлагатель вычерпать чайной ложкой. Ивар, сидящий рядом, кажется, уже все знал – так быстро и легко он учился. В конце занятия нас посадили за симуляторы и дали контрольный тест. Я было совсем отчаялся, но Ивар показал мне на большой монитор в центре учебного класса, куда выводились результаты: оказывается, были те, кто справился похуже меня. А вот Ивар оторвался далеко ото всех. Леонард, занявший вторую строчку протокола, отстал от него на добрый десяток баллов.
Собственно, это почти все, что я помню о том периоде. Дальше так и пошло – утром были теоретические занятия, после обеда – работа на симуляторах, а по вечерам мы просто отдыхали и болтали – чаще втроем, но иногда чуть ли не всем отрядом.
О первых месяцах рассказывать нечего. Вы думаете, он у меня один, что ли, был? Да таких, как они с братцем, у меня девяносто процентов новобранцев! Ну, может, не как Маккой, но как деревенский увалень этот – так почти все.
Моя работа с ними начиналась на следующий же день после принятия присяги и заключения контракта. Пары часов мне хватало, чтобы ознакомиться с личными делами всех. Да что там изучать-то… родился, вырос. Уже хорошо, если судимостей не было и в анализах наркотиков не нашли.
А что вы хотели? Армия всегда была последним шансом для подобной публики. К нам, правда, такие редко попадали, но в любом правиле есть исключения.
Считаете, что я предвзят? Ваше право. Только вот я сам закончил Летную Академию Альянса.
Академию, понимаете? На Земле! Обучение там не имеет ничего общего с экспресс-курсами по типу «Взлет-посадка» на наспех оборудованной Базе. Это старейшее во всем Альянсе учебное заведение! Нас проверяли вдоль и поперек, чуть ли не кишки просвечивали. Сложнейшие экзамены по общеобразовательным и специальным дисциплинам. Медкомиссия, которую никогда не пройдешь с отклонением слуха в одну десятую процента, про зрение вообще молчу – только идеальное, а лучше модифицированное. Потом несколько недель психологических тестов. И отсев каждый месяц по результатам сквозных проверок.
К тому дню, когда курсантам разрешали впервые сесть в кабину летательного аппарата, оставалось в лучшем случае шесть из десяти принятых. И это было только начало. Дальше – полетные тренировки по пять часов в день, столько же теоретическая часть. Остальное время – физподготовка. И бесконечные экзамены, зачеты…
