Джеймс Блиш - «Если», 2002 № 06
Важной переходной фигурой, своего рода мостиком от одного поколения к другому, стал Александр Громов. С одной стороны, многими была позитивно воспринята его тяга к старой доброй НФ, а также его здравомыслие, бесконечно далекое от многомудрых хитросплетений магии и эзотерики. С другой — Громов совсем не этик. Для него логика стоит на несколько уровней выше. Прежде всего ею руководствуются громовские персонажи, разрабатывая тактику и стратегию жизни.
Очень разные фантасты, желая того или нет, оказались в роли представителей очередной генерации. На их знаменах легко различить слова «психология» и «мистика».
Это прежде всего Олег Дивов и Елена Хаецкая.
В эссе «Как я был экстрасенсом» (2000) Дивов высказал свою чувствительность к сфере мистического как нельзя более ясно. Не менее очевидный интерес к психоанализу виден уже в первом его романе — «Мастер собак» (1997). Именно фантастические романы Дивова предлагают наиболее полный литературный портрет современного мужчины, со всеми соблазнами, со всей грязью, которой в несколько слоев покрыт его путь с самой юности и которую ему придется пройти — желательно не запачкавшись. Точная и выразительная лепка психологии мужчин-персонажей — самый сильный козырь в колоде Олега Дивова. Он рисует идеал мужчины наших дней: быть мастером, «служить и защищать», а потом отыскивает для своих героев разные варианты modus vivendi, способствующие реализации этого идеала в рамках возможного, т. е. в рамках психологии современного человека, погруженного в гущу современной жизни.
С несколько меньшей выразительностью, но столь же динамично решает сходную литературную задачу писательский дуэт, работающий под псевдонимом Виктор Бурцев.
Елена Хаецкая начала двумя романами, более или менее укладывающимися в традиционную фэнтези, и даже заслужила славу одной из «матерей русской фэнтези». Но лишь небольшой роман «Мракобес» (1997) в полной мере показал возможности ее таланта. На страницах этой книги мистическое мировосприятие сказывается в ощущении необыкновенной близости Бога, благого Судии в христианском понимании. Другой пример — повесть «Бертран из Лангедока» (2001). Один из центральных ее эпизодов — чудесное спасение крестоносца, заблудившегося в пустыне. Хаецкая приводит читателя к мысли, что любовь к Богу отнюдь не является монологом, и даже самая несовершенная ее версия способна вызвать ответную реплику… Вместе с тем как психолог Елена Хаецкая фотографически точна. Это уже отмечалось, например, в откликах на ее романы «Вавилонские хроники» (1997) и «Анахрон» (совместно с В. Беньковским, 1999).
К новой генерации принадлежат и многие другие, например: Наталия Ипатова, Ольга Елисеева, Александра Сашнева.
Ипатова в романе «Король-Беда и Красная Ведьма» (2002) показала способность к тонкой психологической профилировке персонажей. Собственно, сверхзадача романа сводится к составлению двух чрезвычайно сложных психологических формул (образы главных героев) и установлению диалога между ними. Елисеева, одна из характерных представительниц сакральной фантастики, едко высмеяла в повести «Дерианур» (2001) масонскую ветвь эзотерики; напротив, христианская мистика как основа ее мировосприятия отлично видна в романе «Хельви — королева Монсальвата» (2001). Александра Сашнева в романе «Наркоза не будет» (2001) восстанавливает заэзотерроризированному текучему миру его естественную твердость; склонность к «психологическому письму» очевидна и у нее.
Никто из перечисленных фантастов никак не проявил себя на почве гуманистической этики Нового времени. Все они чужие в этой сфере. Все они могут сыграть этическую составляющую текста, но с минимальной искренностью. Эта генерация — акцентированные одиночки, «идиоритмики», говоря языком Павича. Их не очень интересует мораль современного общества; им даже лень бороться, спорить, опровергать. Этические ценности социума наших дней, унаследованные от XVIII века, когда-то каждым из них были поставлены ни во что. Тут им говорить-то не о чем. Неинтересно. Социум может делать, что ему заблагорассудится. Новое поколение не полезет на баррикады, — сейчас не 68-й. И требовать морального суда над отцами, дедами и прадедами оно не станет, — сейчас не 91-й. Поколению интересно настоящее, а не прошлое. Оно живет подобно множеству восковых людей, с которых, как вода, стекает чужая этика; притом, каждый делает то, что считает правильным. Разумеется, своя этика у поколения есть, но этические вопросы не являются предметом исследования. Новая генерация уверена: этику устанавливает либо Господь, либо сам «отдельно взятый» человек для самого себя. Общество тут — ненужный посредник.
Более того, разрабатывая для себя способы жизни, представители нового поколения, в принципе, выше ценят логику, чем этику.
* * *Наверное, неправильно было везде писать «оно», «они». Я ведь сам — частица нового поколения. И его правды, и его амбиций. Поэтому сужу — изнутри… □
Сергей Питиримов
МОРЕ ВОЛНУЕТСЯ РАЗ…
Предлагаем вниманию читателей иной взгляд на проблему. Автор известен тем, что скептически относится к самому методу деления фантастики на «волны».
Вся профессиональная жизнь критика проходит в поисках дефиниций.
Те, кого оценивают, сам факт «ящичков и полочек» воспринимают чуть ли не как навет.
Те, кто оценивает, без этого просто не могут профессионально работать.
История литературы оперирует понятием «эпоха» — романтизма, классицизма, модернизма… Взгляд умиротворенного временем исследователя скользит по нюансам, игнорирует особенности и выделяет наиболее общие черты: в результате острова сливаются в материки. Литературоведение обладает более «калиброванным» зрением и способно заметить некие течения в общем для эпохи потоке. Критика сиюминутна, она сосуществует в одном временном отрезке с пред-метом своего анализа, а потому, не имея дистанции, способна лишь описать явление.
Выходит, критика заведомо проигрывает своим старшим «коллегам»? В строгом смысле — несомненно, но с точки зрения современников — вопрос более чем спорный.
Современники видят в текущем литературном про-цессе нечто напоминающее «первичный бульон», из которого возникают самые неожиданные формы жизни. Критики наблюдают то же самое, но, в отличие от читателей, вынуждены эти формы описывать и пытаться предсказать их дальнейшие действия. Это возможно лишь в том случае, если есть некая система, но в отношении «первичного бульона» ее не может быть по определению.
