Айзек Азимов - Миры Айзека Азимова. Книга 10
— Интересно, кто это такой, — сказал Тревайз. — Нигде никаких надписей. Я думаю, те, кто установил статую, считали его имя настолько нарицательным, что оно не нуждается в напоминании. Но сейчас… — Он сдержал себя, опасаясь углубиться в пространные разглагольствования, и переключил свое внимание на другие подробности интерьера.
Пелорат смотрел вверх, и Тревайз направил взгляд туда же. Там, на стене, было что-то высечено — какие-то знаки, которые Тревайз не мог прочитать.
— Поразительно, — пробормотал Пелорат. — Им двадцать тысяч лет… или больше… а здесь, отчасти защищенные от солнца и влаги, они еще вполне разборчивы.
— Не для меня, во всяком случае.
— Это написано древним шрифтом, и даже для него излишне витиевато. Позволь, я посмотрю… сейчас… семь-один-два… — голос Пелората перешел в бормотание, но вскоре он опять громко произнес: — Здесь пятьдесят названий, очевидно, принадлежащих пятидесяти космонитским планетам, и это — «Зал Планет». Я полагаю, названия перечислены в порядке очередности заселения. Аврора — первая, а Солярия — последняя. Если ты обратил внимание, здесь семь колонок с семью названиями в первых шести и восемью — в седьмой. Словно бы планировали таблицу семь на семь, а затем добавили Солярию, как свершившийся факт. Я полагаю, старина, что этот список относится к тому времени, когда Солярия еще не была терраформирована и заселена.
— И какая из них — планета, на которой мы находимся? Ты понял это?
— Посмотри на пятое название в третьей колонке, то есть — девятнадцатое, высеченное буквами намного более крупными, чем другие. Писавшие это, кажется, были достаточно себялюбивы, чтобы выделить свою планету. С другой стороны…
— Как читается это название?
— Насколько я могу воспроизвести его звучание, это — Мельпомена. Мне это название совершенно незнакомо.
— Может ли оно соответствовать слову «Земля»?
Пелорат усиленно замотал головой. Это, конечно, не было видно, но Тревайз услышал его слова:
— В древних легендах для обозначения Земли существуют десятки слов. Гея — одно из них, как ты знаешь. Также используются Терра, Эрда и так далее. Они все довольно короткие. Мне не известно ни одного длинного названия Земли или какого-либо слова, напоминающего укороченную версию «Мельпомены».
— Значит, мы находимся на Мельпомене, и это не Земля.
— Да. С другой стороны, можно еще с большей уверенностью говорить, что это Мельпомена, опираясь не на увеличенные буквы, а на координаты — 0;0;0. Таковы и должны быть координаты, соответствующие какой-либо собственной планете.
— Координаты? — Тревайз чувствовал себя полным идиотом. — Этот перечень и координаты дает?
— В перечне — три числа для каждой планеты, и я готов предположить, что это — координаты. Чем же еще они могут быть?
Тревайз не ответил. Он открыл небольшую книжку в той части скафандра, что защищала его правое бедро, и вытащил компактный прибор, соединенный кабелем со скафандром. Он приложил его к глазам и старательно навел на настенную надпись; негнущиеся пальцы в перчатках затрудняли дело, а ведь в принципе работа была минутная.
— Камера? — неизвестно зачем уточнил Пелорат.
— Она может передавать изображение прямо в корабельный компьютер.
Тревайз сделал несколько снимков в разных ракурсах, после чего обратился к Пелорату:
— Погоди, я должен забраться повыше. Помоги мне, Джен!
Пелорат сцепил кисти рук, изобразив из себя лестницу, но Тревайз покачал головой:
— Ты не выдержишь моего веса. Встань лучше на четвереньки.
Пелорат с трудом опустился на пол, и Тревайз, вновь затолкав камеру на место, с неменьшим трудом встал на плечи Пелората и перебрался на пьедестал статуи. Он осторожно постучал по камню скульптуры, проверяя его прочность, закинул ногу на колено каменной фигуры, используя его как опору для того, чтобы подняться выше, и ухватился за безрукое плечо. Уцепившись ногами за какие-то незаметные выступы на груди, он подтянулся и наконец после нескольких попыток уселся на плече статуи. Тем давно умершим людям, кто почитал эту статую и того, кого она олицетворяла, сделанное Тревайзом, наверное, могло показаться богохульством. Тревайзу было не по себе от этой мысли, и он старался сидеть аккуратнее.
— Ты свалишься и разобьешься, — взволнованно крикнул Пелорат.
— Я не собираюсь падать и разбиваться, а вот ты можешь оглушить меня.
Тревайз вынул камеру и снова навел на резкость. Сделав несколько снимков, он закрыл ее и осторожно спустился на пьедестал. Затем спрыгнул на пол, и вибрация от его приземления стала, очевидно, той последней каплей, которой не выдержала треснувшая рука. Она отвалилась и, упав, превратилась в кучу щебня у подножия статуи. Причем все это произошло совершенно беззвучно.
Тревайз замер. Его первым импульсом было найти место, где можно спрятаться, пока не прибежал сторож и не схватил его. Поразительно, думал он впоследствии, как быстро оживают дни детства в ситуациях вроде этой: когда случайно разобьешь что-нибудь весьма ценное. Длится это только мгновение, но задевает до печенки.
— Ну… ну, все в порядке, Голан. — Голос Пелората звучал глухо и смущенно — так и следовало говорить человеку, ставшему свидетелем и даже подстрекателем варварского деяния, но пытавшемуся найти слова утешения. — Так или иначе, она бы сама вот-вот отломилась.
Он подошел к осколкам у пьедестала, словно хотел доказать это, дотянулся до одного из самых крупных, поднял его и позвал друга:
— Голан, иди-ка сюда.
Тревайз подошел, и Пелорат, указывая на кусок камня, который явно был частью руки, раньше державшейся на плече, спросил:
— Что это такое?
Тревайз пригляделся. Это был клочок чего-то пушистого, ярко-зеленого. Он осторожно поцарапал рукой в перчатке, и без труда отскреб этот пух.
— Смахивает на мох, — сказал он.
— Та самая неразумная жизнь, про которую ты говорил?
— Уверен, что совсем неразумная. Блисс, думаю, будет настаивать на том, что мох обладает разумом, но ведь она наверняка заявит, что и камень им обладает.
— Ты думаешь, этот мох и разрушил камень?
— Не удивлюсь, если он этому разрушению помог. В этом мире много солнечного света и осталось немного воды. Половину той атмосферы, что есть у планеты, составляет водяной пар. Остальное — азот и инертные газы. Также остались следы двуокиси углерода, что заставляет предположить отсутствие растительности, но может оказаться, что углекислого газа мало из-за того, что он фактически весь заключен в коре. И если в этих камнях имеется немного карбонатов, возможно, мох разрушает их, выделяя кислоты, а затем использует полученную при этом двуокись углерода. Может статься, что мох — доминирующая форма жизни, оставшаяся в этом мире.
