Юрий Брайдер - Щепки плахи, осколки секиры. Губитель максаров
Ход боя коренным образом изменился, хотя его итог все еще был неясен. Плешаковцы, подгоняемые своими командирами и уцелевшими аггелами, попытались перейти в контратаку (обидно было упускать победу, которая уже почти лежала у них в кармане). По команде дона Эстебана колонна кастильцев остановилась, и две передние шеренги — первая с колена, вторая стоя — выпалили из арекбуз.
Крупнокалиберные безоболочные пули, изготовленные путем изливания расплавленного свинца в крутое тесто, не могли лететь далеко, но, попадая в цель, расплющивались и наносили ужасающие раны — отрывали конечности, сносили черепа, выворачивали внутренности.
Пороховой дым еще не успел рассеяться, как раздалась новая команда и кастильцы обнажили мечи. Анархисты, уже не ощущавшие нужды в боеприпасах, продолжали вести беглый огонь из ружей и пистолетов.
— Наша взяла! — заорал Зяблик. — Сейчас мы им покажем пятый угол! Хотели, дешевки, голым задом на ежа сесть! Ничего, скоро они узнают, что такое гуляш из мозгов и отбивные по ребрам. Подбирай, ребята, трофейные стволы, которые получше, и вперед!
Плешаковцы, понеся умопомрачительные потери, укрепились в лагере. Добивать их не стали — не до этого было. В любой момент могли появиться аггелы, чья основная база якобы располагалась неподалеку, или нагрянуть из Талашевска гвардейцы.
Уходить решено было тем же путем, каким они прибыли сюда — по железной дороге вокруг Талашевска до станции Рогатка, находившейся на расстоянии одного пешего перехода от Кастилии.
Смыков, лучше других знавший, как мало дров осталось в тендере паровоза, предложил завернуть по дороге в Воронки и запастись там топливом. Эту идею горячо поддержал дон Эстебан, надеявшийся вернуть лошадей, экспроприированных в свое время плешаковцами (по слухам, весь табун содержался в станционных пакгаузах).
Воронки были взяты без боя, под бурные приветствия лиц женского пола, соскучившихся по любвеобильным и щедрым кастильцам.
Дров на станции не оказалось, а от благородных скакунов остались только шкуры да копыта. В качестве компенсации пришлось взять все припасы, приготовленные для плешаковского воинства. Опустевшие пакгаузы разобрали на топливо. Той же участи подверглись все окрестные заборы, баньки и курятники.
Смыков поведал Зяблику об истинных причинах столь героического поведения кастильцев. Оказывается, гарнизон миссии уже вторую неделю питался только солониной, запивая ее тухлой водой. Пороха же у осажденных осталось так мало, что его не хватило бы даже для отражения одного штурма.
Состав, за которым посылали гонцов, приполз к станции на последнем издыхании. Жердев крыл матом всех подряд и угрожал самоувольнением от должности.
— Да что я вам, кобыла пристяжная, чтобы меня туда-сюда гонять? В котле пара на один бздик осталось! Дров ни полена! А вы мне еще этих ашаргонов тупорылых подсадить хотите! Как я их повезу, если тяга и так на пределе? Хоть собственное дерьмо в топку бросай, да жаль, не горит оно.
Как всегда хладнокровный, дон Эстебан через Смыкова объяснил Жердеву, что сработанная слугами дьявола железная телега должна двигаться на любом дерьме, в том числе и таком, какое представляет из себя любезный дон машинист. При этом он извлек из ножен меч и попытался подняться в кабину паровоза.
Жердев, трезво оценив ситуацию, от своих прежних слов моментально отказался и велел грузить дрова на тендер, а кастильцев в вагоны. Все, что он думал о дегенеративной кастильской аристократии, о доне Эстебане лично и о его давно опочившей мамаше, Жердев высказал чуть позже, обращаясь непосредственно к начавшему оживать манометру.
Спустя полчаса двинулись в обратный путь, прихватив с собой несколько десятков местных добровольцев, а главное — доброволок. Несмотря на боевые потери, пассажиров в состав набилось столько, что некоторым анархистам пришлось перебраться на крышу.
Все веселились, как могли, пили свекольный самогон и горланили песни. В конце концов оживились и кастильцы, большинство из которых ехали на паровозе впервые в жизни. Идея использования сил огня и воды для движения казалась, им столь же еретической, как и учение богопротивных амальриканцев, отрицавших церковные таинства, почитание святых и частную собственность.
Зяблик на правах впередсмотрящего ехал на площадке заднего вагона, ставшего теперь передним. Вскоре к нему присоединился печальный Смыков. Как выяснилось, ветреная Бацилла под предлогом проведения секретного совещания заперлась с доном Эстебаном в отдельном купе. Оставалось только догадываться, каким способом они общаются там, абсолютно не зная языка друг друга.
Впрочем, настроение у Зяблика было ничуть не лучше, чем у Смыкова, — пошли прахом все его планы до отключки набухаться своим любимым кастильским вином.
Не доезжая до того места, где от главного пути отходила ветка на шпалодельный завод, состав приостановился. Долго возились с проржавевшей скрипучей стрелкой, но все же кое-как справились.
Один из сидевших на крыше анархистов сообщил, что в той стороне, где должен находиться Талашевск, что-то горит. Смыков не поленился залезть на вагон и авторитетно подтвердил:
— Пожар нешуточный… Не иначе как в самом центре.
— Да пускай это гнездо змеиное дотла сгорит вместе с падлой Плешаковым! — зло сплюнул Зяблик.
Он и сам сейчас не догадывался, как близка была к истине эта брошенная в сердцах фраза.
Лилечка и Цыпф отправились в свой неблизкий и небезопасный путь, как дети на прогулку, — взявшись за руки и поминутно улыбаясь друг другу.
Им предстояло пересечь приличный кусок Отчины, по которому шлялись вперемежку аггелы, ополченцы, плешаковские гвардейцы, анархисты и просто бандиты разных мастей. Но влюбленные, поглощенные друг другом, об этом даже не задумывались, точно так же как и о том, где раздобыть плавсредства для форсирования кишащей крокодилами пограничной реки и каким образом на просторах саванны, где львы встречаются чаще, чем люди, отыскать потом Лилечкину бабушку.
Ими двигала сила, свойственная только юным и наивным душам, еще мало что ведающим о ловушках, на которые так щедра бывает злодейка-судьба. Конечно, если бы какой-нибудь провидец мог рассказать Лилечке и Цыпфу о всех невзгодах, ожидающих их впереди, они, скорее всего, отказались бы от своих планов. Но такого провидца, естественно, существовать не могло, а свой собственный жизненный опыт лукаво подсказывал, что каждое очередное препятствие — последнее, любая беда — не беда, а за неудачей всегда следует череда удач.
Сначала так оно и было.
