Лишь разумные свободны. Компиляция (СИ) - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович

«Любопытно, — думал Фил, слушая Мишин рассказ. — Если у нас с Верой, а потом у Эдика и, похоже, у Кронина, все получилось чисто эмоционально, то Мише удалось сугубо рационально распределить энергии по уровням — как иначе объяснить результат его опыта? Если, конечно, был результат».

— Не доказал ты ничего, — сказал Фил. — Может, твой завхоз поскользнулся случайно? Сколько раз ты повторил опыт?

Он думал, что Миша скажет «один», и тогда можно будет, посмеявшись, быстро распрощаться. Однако Бессонов назвал совсем другое число.

— Тридцать два, — сказал он.

— Что? — поразился Фил. — Ты командовал, и завхоз, как Ванька-встанька…

— При чем здесь Ванька-встанька? — растерялся Миша. — Да, командовал. Я по вербальной формуле шел, что мы в последний раз обсуждали. Ну…

— Помню, — коротко сказал Фил.

— Три раза поскользнулся Барашевский. Потом дважды — парень в коридоре, я его не знаю, но с ним тоже все было чисто. Семь раз — тетя Полина, гардеробщица, я за колонной стоял, считал. Еще четыре раза — какая-то дама из посетительниц. И наконец, шестнадцать раз — для контроля — я сам.

— Сам?

— Ну да. Произношу вербальную формулу с полным отражением…

— И что? — с интересом спросил Фил.

— Будто земля из-под ног… Неприятное ощущение. Пару раз думал: сломаю копчик. Ничего, обошлось. Я в своем кабинете падал, постелил пальто…

— Цирк, — пробормотал Фил. И тут до него дошло. Если все так просто для Миши, то разве это не доказательство? Разве он не мог в тот вечер, когда погибла Лиза… Нет, у него алиби. Он не мог сосредоточиться, пока звонил по телефону.

— Послушай, — сказал Фил. — Во-первых, не смотри на меня, как на боксерскую грушу. Не действует.

— Наверное, мало одной только формулы, — кивнул Миша. — Нужно эмоциональное состояние. Какое? Я тогда был злой, да…

— Стоп, — прервал Фил. — Во-вторых, я тороплюсь. Давай…

Он прикинул — после разговора с Николаем Евгеньевичем нужно будет заехать к Вере, а потом…

— Давай в десять вечера созвонимся, — предложил Фил. — Это не поздно для тебя? Извини, мне нужно бежать.

И Фил действительно побежал, потому что времени оставалось совсем мало.

15

Корзун столкнулся с Бессоновом в коридоре первого этажа. Эдик шел к выходу, а Миша направлялся в сторону большой аудитории, где закончилась лекция о проблемах философии постцивилизаций.

Они остановились посреди коридора и несколько минут вяло перебрасывались репликами, напряжение, возникшее между ними, нарастало, и Эдик первым выпустил искру:

— Миша, — сказал он. — Скажи-ка одну вещь. У тебя… что-нибудь было с Лизой?

Бессонов, пересказывавший содержание реплики профессора Куваева о роли семантики в формировании комплексного мирового языка будущего, осекся и ответил, не задумываясь:

— Нет, а что? Почему ты спрашиваешь?

Эдик удовлетворенно кивнул. Миша не стал юлить — значит, сказал правду.

— Да так, — усмехнулся Эдик. — Я-то тебя знаю, старый греховодник.

— Я тебя тоже, — с неожиданной яростью в голосе произнес Миша. — На меня ничего не повесишь, понял? И не пытайся! Я сумею за себя постоять.

— Ты о чем? — нахмурился Эдик. — Что я на тебя вешаю?

— Убийство, вот что! — выпалил Миша, стараясь унять неожиданно охватившую его дрожь. Нужно было что-то делать, что-нибудь схватить, сжать, мять, и тогда он успокоится. — Ты не должен так говорить! Только потому, что я ее хотел? Она меня отшила. И что? Это повод? Причина? Я не умею! Понял? Даже мухи… Я никого…

— Эй! — воскликнул Эдик, отдирая от своей шеи Мишины руки. — Ты рехнулся? На нас смотрят!

На них не только смотрели — их бросились разнимать, решив, видимо, что возникла заурядная пьяная драка. Бывает — даже в коридорах уважаемого института и даже между московскими интеллектуалами.

— Все в порядке, — сказал Эдик, когда Мишу оттащили в сторону. — Все в порядке, мы сами разберемся.

Мишино возбуждение исчезло так же внезапно, как возникло, он стоял, понуро опустив голову и руки, и больше всего ему сейчас хотелось исчезнуть.

— Пошли, — сказал Эдик, взял Мишу под руку и повел по коридору. На улице было не по-осеннему жарко, деревья в аллее перед институтом о чем-то переговаривались друг с другом, используя ветер в качестве языка общения, Эдик с Мишей перешли улицу и нашли в аллее свободную скамейку — из спинки были выломаны две доски, и сидеть было неудобно, но обоим было все равно.

— Давно это с тобой? — участливо спросил Эдик.

— Что? — не понял Миша. Впрочем, понял, конечно, но не хотел этого показывать. Почему Эдик лезет в душу?

— Эти приступы, — объяснил Эдик. — Давно они? Я и раньше несколько раз замечал, как у тебя начинают блестеть глаза. И руки напрягаются.

— Ерунда, — пробормотал Миша. Надо его отвлечь. Пусть говорит о другом. Ему нужно знать о Лизе? Пусть. Он не был с ней. Если бы был, все оказалось бы иначе. Лиза осталась бы жива. Понятно? А она не пожелала, она…

Спинка скамейки врезалась Мише в спину, ему было больно, но боль поднималась еще и откуда-то изнутри, от ног, из земли, боль распирала его, Мише показалось, что он поднялся над собой и увидел себя сверху, Господи, неужели он такой обрюзгший и неприятный…

Темнота.

Эдик колотил Мишу по щекам, тот не реагировал, сидел, закрыв глаза, но лицо уже было спокойным, на щеках появился румянец.

— Миша, — сказал Эдик, наклонившись, — успокойся, ты ни в чем не виноват, это приступ такой, все уже хорошо.

— Ненавижу, — произнес вдруг Бессонов громким голосом.

— О чем ты? — не понял Эдик.

— Ненавижу, — сказал Миша потише. — Себя.

16

На звонок дверь открыл Гущин и отступил на шаг, пропуская Фила в прихожую.

— Здравствуйте, Филипп Викторович, — сказал он. — Не ожидали меня здесь увидеть? Собственно, я забежал на минуту — проведать Николая Евгеньевича, но он попросил меня остаться. Не возражаете?

Фил пожал плечами. Теперь не поговоришь. Может, извиниться и уйти? Вера ждет, она будет только довольна, если он приедет пораньше.

— Заходите, — настойчиво пригласил Гущин и подтолкнул Фила к двери в гостиную.

Николай Евгеньевич полулежал на диване, укутанный большим шерстяным пледом. Ноги в теплых вязаных носках он положил на скамеечку, рядом стоял включенный электрический обогреватель, от которого исходил едва ощутимый запах паленой резины. Инвалидная коляска притулилась в углу, как наказанный за неизвестную провинность ребенок.

Гущин придвинул к дивану стул и уселся на него верхом, Фил опустился рядом с Крониным, не представляя себе, как вести разговор в присутствии не очень ему сейчас приятного Вадима Борисовича.

— Филипп Викторович, — заговорил Кронин, подбирая слова, и оттого его речь выглядела еще более академичной, чем обычно, — я позволил себе определенную вольность и нарушение наших неписанных договоренностей, но посчитал, что в сложившихся обстоятельствах мы просто обязаны информировать о случившемся нашего работодателя, поскольку, приняв его помощь, мы быстрее распутаем этот отвратительный клубок, а заодно избавимся от двусмысленности, которая, скажу честно, очень мне мешала в последние недели.

Иными словами, Николай Евгеньевич все рассказал Гущину. Милое дело! Чего стоят тогда взаимные обязательства, и что значит честное слово?

Фил посмотрел Гущину в глаза.

— Когда вы дали мне телефон Кановича, — спросил он, — вы уже все знали?

Гущин кивнул:

— Да, хотя и немного. Полностью в курс дела меня Николай Евгеньевич ввел лишь сейчас. Перед вашим приходом мы обсуждали кое-какие возможности…

— Вадим Борисович, — сказал Кронин, — согласился со мной, точнее, с нами, в том, что смерть Елизаветы Олеговны могла быть следствием неаккуратного, скажем так, обращения с фундаментальным законом общего мироздания.

— Проще говоря, — хмыкнул Гущин, — Николай Евгеньевич полагает, что имело место непредумышленное убийство. Так сказать, убийство по неосторожности. Потому что кто-то из вас не научился толком пользоваться каким-то новым законом природы.