Михаил Пухов - Искатель. 1961-1991. Выпуск 3
Его лица словно коснулась рука женщины. Он отпрянул и с яростью потер щеку.
Отведя руку, он увидел на пальцах красную влагу.
Он не сразу сообразил, что кровь — не кровь — сок был на них еще до того, как он потер щеку; однако он был настолько потрясен, что даже когда понял это, ему стало немногим легче; но и от этого минутного облегчения не осталось и следа, когда он повернулся, чтобы проверить, плавно ли идет шнур, и увидел струившуюся из свежего среза кровь.
Обезумев, какое-то мгновение он видел там только обрубок женской руки.
Немного погодя до него дошло, что в его мозгу уже давно звучит чей-то голос:
— Том, — настойчиво повторял голос — Том! У вас все в порядке?
Он наконец понял, что голос принадлежит Райту н звучит не в мозгу его, а доносится из приемника.
— Что такое?
— Я спрашиваю, все ли у вас в порядке?
— Да… у меня все в порядке.
— Слишком уж долго вы не отвечали! Я хотел вам сказать, что с минуту назад пришло сообщение от директора лесопильного завода, — по его словам, древесина всех ветвей, которые мы срезали, наполовину сгнила. Он боится, что им не удастся спасти ни кусочка. Поэтому передвигайтесь с осторожностью и, прежде чем перебросить шнур, хорошенько проверяйте прочность развилок.
— Лично мне дерево кажется вполне здоровым, — возразил Стронг.
— Как бы там ни было, не доверяйтесь ему в тех случаях, когда можно без этого обойтись. Как ни крути, а конец тут один. Я отослал несколько проб этого древесного сока в местную лабораторию. Они там утверждают, что в нем нет никакого красящего пигмента, наличием которого можно было бы объяснить его странный цвет. Возможно, нам только кажется, что мы видим кровь.
— А может, эту кровь заставляет нас видеть само дерево?
Райт расхохотался.
— На вас, видно, здорово подействовало общение с дриадами, мистер Стронг. Теперь смотрите в оба!
— Слушаюсь, — сказал Стронг, выключая передатчик.
Он с облегчением перевел дух. По крайней мере, эта “кровь” встревожила не его одного. Срезая следующую ветвь, он уже чувствовал себя намного спокойнее, хотя новый обрубок “кровоточил” еще обильнее. Он слетел на следующую ветвь и, повернувшись спиной к стволу, пошел к ее противоположному концу. Внезапно он почувствовал под ногой что-то мягкое. Опустив глаза, он увидел, что наступил на цветок, упавший не то с верхушки дерева, не то с одной из только что срезанных им веток. Он нагнулся и поднял его. Цветок был раздавлен, стебель его сломан, но, даже умирая, он каким-то необъяснимым образом мучительно напоминал лицо женщины.
Он набросился на дерево, надеясь, что усталость притупит раздиравшие его душу чувства.
Работал он с остервенением. Сок обагрил его руки, запятнал одежду, но Стронг заставил себя не думать об этом. Он заставил себя не думать о цветах, о листьях, которые порой ласково касались его лица. К полудню он уже спустился ниже той ветви, на которой провел ночь, и над ним уходила ввысь, в листву вершины, трехсотфутовая колонна изувеченного ствола.
Достав свой древорацион, он наспех перекусил и снова взялся за работу. Солнце палило нещадно, и сейчас он остро ощущал отсутствие ветвей и листьев, которые давали ему тень вчера. Своими размерами нижние ветви внушали ему благоговейный страх. Даже если точно знаешь, что шнур, которым пользуешься, никогда, ни при каких условиях не разорвется, ты все равно не можешь спокойно наблюдать, как такая тонкая нить поднимает в вертикальное положение двухсот- или трехсотфутовую ветвь и, приняв на себя всю ее тяжесть, плавно опускает на землю.
Чем ниже он спускался, тем сильнее кровоточило дерево. Кровь, сочившаяся из обрубков, каплями стекала вниз, заливая ветви и листья и превращая его работу в какой-то кошмар из окровавленных пальцев и пропитанной красной жидкостью одежды. Временами у него совсем уже опускались руки, но каждый раз он напоминал себе, что, если он не доведет работу до конца, его место займет Сухр, который вытянул вторую по длине травинку; и почему-то мысль о жестоких руках Сухра, вонзающих в дерево луч резака, была для него еще невыносимее, чем этот кровавый потоп. Поэтому он с упорством продолжал делать свое дело, и когда кончился день, ему уже осталось пройти меньше двухсот футов.
Он установил палатку на самой верхней из оставшихся ветвей и попросил Райта прислать ему воду, мыло и полотенца. Когда Райт выполнил его просьбу, он разделся догола, хорошенько намылился и смыл пену водой. Насухо вытершись, он в остатке воды выстирал свою одежду и развесил ее над костром. Ему стало легче. Когда Райт прислал ему ужин — еще одно блюдо, специально для него приготовленное женой мэра, — он набросил на плечи одеяло и, усевшись по-турецки у костра, принялся за еду. К тому времени, как он покончил с ужином, его платье уже высохло, и он оделся. На небе высыпали звезды.
Он открыл чашку-термос, которую ему прислали вместе с едой, и, потягивая кофе, выкурил сигарету.
Он думал о том, придет ли она сегодня ночью.
Становилось все холоднее. Наконец поднялась первая луна, и вскоре к ней присоединились две ее серебристые сестры. Их белоснежное сияние преобразило дерево. Ветви, в том числе и та, на которой он сидел, казались лепестками огромного цветка. Но иллюзия эта вмиг развеялась, когда его взгляд упал на поднимавшийся из самой середины этого цветка изуродованный, весь в обрубках ветвей ствол.
Но он не отвел глаз. Встав во весь рост, он повернулся лицом к стволу и взглянул вверх на эту беспощадную карикатуру, созданную его собственными руками. Выше и выше поднимался его взгляд, все выше и выше, туда, где прекрасная, как волосы женщины, блестела в темноте шапка вершины… Он вдруг заметил, что к волосам этим приколот цветок, одинокий цветок, слабо мерцавший в лунном свете.
Он протер глаза и снова посмотрел туда. Цветок не исчез. Это был какой-то странный цветок, не похожий на остальные: он цвел над самым близким к вершине обрубком ветви — над тем самым обрубком, где он впервые увидел кровь дерева.
Лунный свет становился все ярче. Он нашел глазами развилку, через которую проходил шнур, и скользнул по шнуру взглядом вниз, до того места, где укрепил его, покончив с дневной работой. Протянув руку, он коснулся шнура: от этого прикосновения ему стало легче на душе, и через мгновение, облитый лунным светом, он уже лез наверх.
Выше и выше поднимался он, играя узлами бицепсов, натягивая напрягшимися мускулами спины рубашку. Все выше и выше, к лунному свету, к волшебству. А ветви под ним постепенно уменьшались, сливаясь в сплошную серебристую массу. Добравшись до развилки, через которую проходила седельная веревка, он снял ее, смотал и перебросил через плечо. Дыхание его было ровным и легким, он не чувствовал никакой усталости. И лишь когда он добрался до развилки, через которую проходил шнур, он начал задыхаться, и утомлением налились его руки. Сделав на конце веревки петлю, он сложил ее витками и забросил на обрубок ветки, торчавший над ним примерно футах в пятнадцати. Так он забрасывал ее еще восемь раз, пока наконец не достиг развилки, через которую вчера впервые перебросил седельную веревку. Грудь его стеснило, вздувшиеся мускулы содрогались от боли. Он выпустил шипы и полез вверх, преодолевая последние футы ствола. Добравшись до самой высокой развилки, он поднял голову и увидел ее, сидящую на суку, и цветок был ее лицом.
