Андрей Дай - Орден для поводыря
Лет в двенадцать в первый раз пальнул из дедовской трехлинейки. Никогда не забуду, как лошадиной отдачей меня с ног сбросило, даже «мама» пискнуть не успел. И как потом в течение всего лета дважды в день, утром и вечером, чистил и смазывал старую винтовку. Чистил и смазывал. Смазывал и чистил. Пока не дошло до того, что мог собрать и разобрать «мосинку» с закрытыми глазами даже, наверное, под водой или будучи подвешенным кверху ногами. И все это только для того, чтобы старшие родичи взяли меня осенью на открытие охоты…
Однако одно дело – знать устройство затвора, так сказать, на ощупь, и совсем другое – суметь изобразить его на бумаге. Да еще когда в голове один наглый и злой молодой человек обзывает косоруким быдлом и кривоглазым чухонцем.
– А вот это сужение, позвольте полюбопытствовать, зачем?
Откуда я, едрешкин корень, знаю? У трехлинейки патроны похожи на бутылочки, и, соответственно, под эту хитрую форму выточен ствол. А почему?
– Чтобы патрон входил более плотно.
– Ага. Весьма и весьма… И где же вы полагаете разместить отверстие, через которое эти… гм… патроны… стрелок должен будет вставлять в систему?
Еще через несколько минут директор попросил меня сделать паузу и вызвал к себе в кабинет нескольких преподавателей и мастеров. Асташева это забавляло все больше и больше. Он не уставал с французским прононсом приговаривать: «Наш Герман Густавович и не таких удивлял. Это вы его еще не знаете!»
После «мосинки», уже в присутствии целого консилиума высокоученых механиков, попытался изобразить принцип пулемета. ПКМ на патронах с дымным порохом замолчал бы после десятка выстрелов. А вот «максим», очень может быть, что и нет.
Движущийся ствол, кулачок, система амортизации и проталкивания ленты. Лента? Пришлось рисовать ленту. Получилось даже лучше скользящего затвора. В институте на стенах военной кафедры это любимое оружие Анки было разрисовано в мельчайших подробностях.
Что дальше? Револьвер? Но как бы ни морщил лоб, ничего совершеннее «адамса» я в руках не держал. А вот «макаров»… А чем пистолет хуже револьвера? Принялся рисовать… Тонкие серые грифельные линии… Потом магазин и – после заинтересованных вопросов – пружина, выталкивающая патроны из магазина.
– Ну, знаете ли, ваше превосходительство! Весьма и весьма… Перспективное направление для опытов! И весьма для России полезное…
– Почту за честь передать эти детские каракули в руки мастеров. И если что доброе выйдет, готов принять образцы для испытаний. На китайской границе неспокойно.
– Ежели и после такого опекунский совет… – начал было говорить какой-то плотный бородатый мужик с испачканными маслом и металлическими опилками руками. Но сразу замолчал под пронзительным взглядом директора.
– Простите великодушно, Герман Густавович, – после минуты раздумий осторожно выговорил Ершов. – Весьма и весьма соблазнительно было бы взяться за воплощение ваших замыслов. Однако…
Асташев чуточку вздернул лохматую бровь и прикоснулся указательным пальцем к большому. «Деньги» – выговаривали его безмолвные губы.
– Опыты с различными металлами могут стать весьма разорительными для вашего учебного заведения, – изо всех сил стараясь не засмеяться, перебил я Александра Степановича. – Мне бы не хотелось вводить вас в искушение… Потому готов взять на себя финансирование разработок. Больше того! Я предвижу самую наибольшую трудность в работе с этими механизмами в их, так сказать, зарядах. Патроны! Прежде чем испытывать сии системы, не мешало бы создать станки для выдавливания медных гильз из листа…
К чести преподавательского состава училища, о взносе наличными никто и не заикнулся. Мне предложили составить письменное техническое задание и назавтра непременно явиться в Слободской дворец снова для подписания соглашений.
Чека Государственного банка на десять тысяч рублей ассигнациями показалось мастерам вполне достаточно для начала опытов. Мастерам, но не мне. Я настоял на том, чтобы в договор обязательно был внесен пункт о продолжении финансирования проекта, если уже выделенных денег окажется недостаточно.
Первые экземпляры оружия один из преподавателей должен был доставить в Томск уже через год. В ответ на мое недоверчивое покачивание головой Ершов самодовольно заявил, что, дескать, нет в стране такого устройства, которое они не способны были бы изобрести и заставить работать за целый год. Его бы слова да Богу в уши. Я продолжал сомневаться, но никак это больше не проявлял.
Не хотелось из-за пустяков портить наметившиеся отношения с руководством этого замечательного заведения. Тем более что мы уже успели договориться о приеме на учебу сотни студентов из Сибири осенью следующего года. Естественно, на платной основе и с обязательным возвращением молодых специалистов в Сибирь. Причем я особо попросил, чтоб о тех из моих посланцев, кто окажется способен к преподавательству, немедленно сообщали. Очень уж соблазнительной показалась идея открыть техническое училище у себя в Томске.
Верил ли я, что у обычных штатских мастеров и их учеников выйдет что-то путное? Трудно сказать. Хотел верить. За «слабо» и с помощью необъятной русской смекалки, может быть, что-то и получится. Ну а нет, так, быть может, найдется среди учеников какой-нибудь честолюбивый молодой человек, энтузиаст, который по-хорошему заболеет моими неряшливыми схемами и не сейчас, так потом, даже через пять, через десять лет создаст для русской армии самое лучшее на планете оружие. А деньги… Да черт с ними, с деньгами. Невелика потеря. Мне Цибульский гораздо больше намоет…
На обратном пути Асташев прямо-таки лучился счастьем. И все как-то хитро на меня посматривал, всем своим видом как бы сообщая – смотри, мол, каков я! В какое замечательное место привез! Что бы ты без меня делал!
– Замечательный подарок вы, дорогой Иван Дмитриевич, мне сделали, – наконец не выдержал я. – Еще ни одного выстрела не сделавши, уже столько пользы он принес!
Глава 12
«Ein Gott, ein Recht, eine Wahrheit»
Помню усики. Тонкие такие, противные. Больше от этого железнодорожного жандарма в памяти не осталось ничего. Ни имени, ни звания. Видно, талант такой у человека или воплощение сущности – оставаться безымянным олицетворением досадной помехи на пути.
Однако когда мы с Иваном Дмитриевичем вернулись в гостиницу, выяснилось, что этот усатый изволил гневаться. Ему, безмерно важному и незаменимому, пришлось ждать каких-то сибирских дикарей…
– Чего тебе… любезный? – ласково поинтересовался Асташев у раскрасневшегося от гнева жандарма.
«Любезному» очень нужно было узнать, с какой именно целью мы намереваемся попасть в столицу. Интересно, как часто он имеет возможность отказать просителю? Как много людей готовы выложить четвертной за жестянку билета первого класса, только чтобы бесцельно побродить на пронизывающем ветру замерзшего у ледяного моря города?
