Пол Ди Филиппо - Странные занятия
Полагаю, конец истории просто требует продолжения карьеры доктора Строуда, но маловероятно, что я его напишу. Если автор хоть сколько-нибудь плодовит, его карьера пестрит оборванными циклами, осиротевшими из-за отсутствия интереса на издательском рынке, изменившихся устремлений автора или сочетания того и другого. У меня самого как минимум три таких ущербных цикла и со временем, наверное, наберется еще.
Все это — просто одна из составляющих странного занятия: написания художественных текстов.
Здесь, в изгнании, я понял, насколько возможно скучать по Земле.
Нет, не поймите меня неправильно. Я скучаю не по какому-то набору символов и мистических смыслов. Колыбель человечества, мир предков, большой голубой камешек на черной материи с алмазными стразами. Что за чушь! Нет, я скучаю лишь по роскоши и расточительности, по привольной жизни, которую там вел, по цивилизации и всей ее мишуре. Деньги, престиж, женщины, еда и выпивка, обтекаемые импортные машины из Бразилии, изысканные гарлемские квартиры под облаками.
Мне с трудом верится, что тогда я себя жалел. Конечно, несколько раз мне приходилось несладко. Мои промахи и ошибки, неосуществившиеся надежды, развеявшиеся мечты. Но в моей работе была своя награда (когда все шло хорошо, я мог в ней раствориться), а материальный комфорт более чем компенсировал духовные терзания. В сравнении с жизнью большинства людей моя была пикником на лужайке.
Или так кажется сейчас, с другой планеты. Планеты, лишенной всего, чего я некогда жаждал, планеты, на которой блистательное высшее общество состоит из нескольких десятков мужчин и женщин, поглощенных наукой и выживанием.
Когда становится не под силу больше выносить их бессмысленные лица (в особенности лицо одного), я просто вынужден выйти из скопления геодезических куполов и позволить стихиям оттереть с моей души часть эмоциональных мозолей.
Изменения необходимо инициировать за несколько часов до того, как я захочу выйти наружу. Это утомительный процесс, и позволить себе такую прогулку я могу не часто — может, раз в месяц. (Разумеется, я мог бы просто надеть скафандр, но тогда я буду чувствовать себя как в консервной банке, словно тащу за собой всю колонию. А кроме того, так более драматично. Знаю, один вид того, что я проделываю, до чертиков пугает колонистов. Они следят за мной сквозь прозрачные стены, пока я не исчезаю из поля зрения, и на их идиотских лицах ясно читается изумление. А оно подпитывает мое тускнеющее чувство собственного превосходства.)
Во всяком случае, часа три возни в самом себе (против чего всячески предостерегали мои учителя) позволяют мне — почти как тюленю какого-то там подвида — насытить кровеносную систему таким количеством кислорода, чтобы его хватило на полчаса прогулки. Обычно достаточно незначительных изменений в структуре гемоглобина. Добавив лишний слой бросовых клеток, которые потом отвалятся, я защищаю эпидермис, раскочегариваю метаболизм, уплотняю роговицы глаз, надеваю пару утепленных ботинок (единственная уступка внешнему холоду) и прохожу через шлюз.
Не дыша, я легко ступаю по красному песку и нанесенной ветром гальке, время от времени поддевая камешки ногой. В низкой гравитации их движения непривычны: чтобы упасть, им, кажется, нужна целая вечность. Сухой ледяной ветер, в котором нет никаких запахов, гладит мою подправленную плоть, точно опасная бритва, которую обмакнули в жидкий водород. Чрезмерное обилие такой ласки убьет даже меня. С подветренной стороны крупных валунов громоздится высокими наносами тонкий песок цвета кирпича.
В пятнадцати милях по обе стороны от меня вздымаются стены каньона: колоссальные щербатые многомильные склоны, их крутизну скрывают множество ненадежно прилепившихся к ним скал. Долину у их подножия расчерчивают каменные осыпи, расщелины открываются в тупиковые боковые долинки.
Когда я достаточно далеко отхожу от базы, исчезаю за небольшим поворотом, и половина накопленного кислорода уже использована, я останавливаюсь.
И поднимаю голову.
Под конец дня — хотя бледное солнце еще не зашло — можно увидеть звезды. Они словно бы заглядывают сквозь щели в потемневшем марсианском небе, иногда их закрывает проходящее высоко одинокое облачко. Из-за моих уплотненных роговиц огоньки звезд кажутся размытыми пятнами. Я пытаюсь найти зелено-голубую, так как убедил себя, что это Земля.
И несколько драгоценных минут мечтаю о возвращении.
Одного я пока не знаю: как мои мечты поблекнут в сравнении с реальностью.
Поворачивая назад, я чувствую себя единственным человеком во вселенной. Никто здесь до меня не доберется. Даже если остальные явятся в скафандрах, они будут от меня изолированы. Я одновременно совершенно беззащитен и совершенно укрыт.
Потом я невольно вспоминаю то, что старался забыть. Есть кое-кто, способный встать без скафандра рядом со мной, встать как равный. Женщина, тоже изгнанная сейчас на Марс. Связанная со мной чем-то иным, нежели любовь, но не менее сильным.
И это чувство гораздо сильнее ненависти.
Когда пришло первое известие, я пребывал в своего рода мистическом трансе.
Один из больших многомодульных геодезических куполов единственного поселения на Марсе был отдан под посадки гигантских цереусов — ветвистых кактусов, возвышающихся почти на двадцать пять футов (столь же высоких, как столетние растения, хотя их всего пять лет назад вырастили из генетически модифицированных семян). К фантастическому росту их вынудила воля бэннекеровского психокинетика, моего предшественника.
Теперь кактусы — как и люди — мои подопечные. Мы с моей подругой по изгнанию отвечали за здоровье и непрерывное функционирование и тех и других.
Я предпочитал ухаживать за кактусами.
Вот и сейчас, тронув кончиками пальцев один массивный, бочкообразный ствол, я растворился в его плоти. Скользя между деловитыми клетками кактуса, я восхищался ощущением от надежно спрятанных запасов влаги. Все дальше и дальше в ствол уходило мое второе «я», бомбардируемое искаженными сенсорными данными — чтобы разобраться в их мешанине, у меня ушли годы. Вот эти пахнущие эстрагоном, ворсисто фиалковые клубки — хлоропласты, вон те набухшие электричеством искры — вакуоли. Я упивался вегетативной безмятежностью, почему-то отличной от сходных механизмов в человеческом теле…
Еще глубже, теперь под почву, в неестественно толстые и длинные волокнистые корни, где ощупью, слепым тропизмом[51] выискиваю влагу, ледяными слитками заключенную под поверхностью Марса. Жажда-ищет, жажда-ищет, жажда-ищет…
