Владимир Кузьменко - Гонки с дьяволом
Вот так произошло и у нас с Голубевым. Мы предполагали все, но только не это!
Мы проводили его на следующий день после банкета, данного в его честь и в честь наших «союзников», и рассчитывали, что добились своего. Впечатления, которые он увозил с собой, должны были дать возможность нам выиграть время и год прожить в мирной обстановке. Во всяком случае мы надеялись, что, так называемая «Армия Возрождения» не решится напасть на нас в этом году. А там, как говорится, что Бог даст. Время работало на нас.
Была уже глубокая осень. В конце октября я вернулся из очередного поиска Николая. Мы прочесали всю предполагаемую трассу его полета, с отклонением в сто километров с обеих сторон. Во время полетов мы обнаружили несколько небольших изолят. Многие из их жителей присоединились к нам. Всего — около 60-ти человек. Но были и такие, что предпочитали остаться в изоляции. Как правило, люди были хорошо вооружены. Некоторые не хотели вообще вступать в контакт. В этом случае нас встречали выстрелы. Была надежда, что Николай, если он жив, находится в одной из них. Мы сбрасывали над поселением мешок с запиской и на следующий раз нам позволяли приземлиться. Обычно в таких изолятах, не считая детей, жило 15–20 человек. Они вели примитивное хозяйство на огороженных высоким частоколом или изгородью из колючей проволоки площадях, в основном, занимаясь огородничеством и выращиванием свиней и птицы. Крупного рогатого скота и лошадей почти не было. Несмотря на трудности, они не производили впечатления несчастных людей. Скорее напротив, довольных своей судьбой. Отсюда и негативизм по отношению к непрошенным гостям, в которых подозревали, если не бандитов и грабителей, то «вербовщиков», которые хотят согнать жителей в коллективы с неизбежным начальством. Узнав, что мы не преследуем эти цели, они становились дружелюбнее и охотно отвечали на вопросы. Но Николая среди них не было. Что касается их быта, то мы старались проявлять такт и не лезть с расспросами об интимных сторонах жизни. Но у меня сложилось впечатление, что они принимают самые различные формы. Одна из таких изолят произвела на нас сильное впечатление. Она насчитывала всего десять человек, в том числе троих мужчин, но среди детей были мальчики — одному один годик, другому — два. Мы потратили больше суток, уговаривая жителей этого небольшого поселения, затерявшегося в лесах Белоруссии, присоединиться к нам, но безуспешно. Александр Иванович, который все больше и больше проявлял интерес к нашему биологическому будущему, предложил даже произвести такое переселение насильственно, но его предложение было единодушно отвергнуто. Специальным рейсом мы завезли в это поселение оружие, семена, несколько штук гусей и десятка три кур — в качестве помощи, а также кое-какие предметы сельхозинвентаря. К сожалению, большое расстояние от нас до этой изоляты не позволило передать ее жителям лошадей и коров. Во всяком случае, учитывая ее уникальность, мы взяли эту изоляту под негласный контроль, решив в будущем оказывать ей постоянную помощь
Но, вернусь к Голубеву. Дома, после возвращения из последнего облета, меня ждало письмо. Его принес молодой лейтенант из «Армии Возрождения». После первых строк я почувствовал, как густая краска стыда начинает заливать мне лицо. Опытный кадровый офицер без особого труда раскусил наш «камуфляж». С тонким сарказмом он указал на наши просчеты и ошибки. Особенно досталось Паскевичу. Меня он, впрочем тоже не пощадил. Но самое неожиданное было в конце письма.
Голубев сообщал, что принял решение помогать нам. Он ничем не объяснял, что побудило его стать на нашу сторону, но, как доказательство его искренности и твердого решения, к письму была приложена карта центральных и западных районов Украины и Белоруссии с отметками сохранившихся очагов жилья. Некоторые из них были перечеркнуты красным карандашом. Устно посланец полковника объяснил, что зачеркнутые отметки указывают очаги жилья, население которых уже переведено в расположение армии. Как вскоре выяснилось, лейтенант был сыном самого Голубева.
— Я должен вернуться как можно скорее назад, чтобы не навлечь на отца подозрение. Советую вам не медлить с эвакуацией населения, так как существует план срочной мобилизации. Отец просил передать, что в дальнейшем он найдет способ связаться с вами, если вы сами не сочтете возможным вступить с ним в связь через людей, засланных в армию. Что они существуют, отец не сомневается. Думаю, что вы, воспользовавшись этой картой, убедитесь в намерениях отца честно сотрудничать.
— Хорошо, лейтенант! Мы доставим вас поближе к части вертолетом. Но меня интересует другое. Если можете, объясните, что побудило вашего отца встать на нашу сторону. Не может быть, чтобы посылая сюда сына, он не дал объяснения своему поступку!
— Отец считает, что «Армия Возрождения» в ближайшее время развалится. С самого начала была сделана ошибка в долговременной стратегии. Он говорил, что после катастрофы могут выжить только два типа организации: либо демократическая, как у вас, либо организация, построенная на самом жестком терроре. Демократическая организация имеет больше шансов сохранить часть культурного наследия прошлого, чем тоталитарная. Больше всего его поразила школа. Скорее всего, она явилась тем толчком, который привел его к принятому решению. Кроме того, у него вызвало симпатию ваше стремление во что бы то ни стало избежать кровопролития. Он прекрасно понимал, что ваша «демонстрация силы» затеяна с этой единственной целью.
Позже, спустя несколько месяцев, когда все было кончено и «Армия Возрождения» тихо и как-то незаметно закончила свое существование, я спросил у Голубева, почему он, приняв решение перейти на нашу сторону, не сказал этого мне во время своего визита, а предпочел, рискуя сыном, отправить письмо. Его ответ был таким откровенным, как и письмо и поражал своей проницательностью:
— Вы бы не выпустили меня! Это вполне понятно. И я бы не осудил вас. Вы не имели права рисковать. Согласитесь, ведь вы предусмотрели именно такой вариант на случай, если камуфляж закончится провалом.
Я вынужден был согласиться.
— Так вот, — продолжал полковник, — Вы не имели права рисковать, а я, понимая ваше положение, не хотел подвергать риску себя. Самые горячие мои заявления были бы встречены с недоверием. И это вполне естественно. У меня даже не было при себе карты с нанесенными очагами жилья. Да даже если и была, что бы изменилось? Пока бы все проверяли, прошло бы время. Моя задержка вызвала бы подозрения у Покровского. Нет, в любом случае мне нельзя было открываться, Что касается сына, то риска здесь не было никакого. Я его послал в запланированную инспекцию намеченных к мобилизации пунктов жилья. Ни у кого не возникла мысль задержать его и подвергнуть обыску. Хотя и здесь риск был минимальный. Я заранее написал письмо и спрятал в известном нам месте, километрах в десяти от нашего расположения. Если бы сына задержали при выезде из части и подвергли обыску, что само по себе маловероятно, то ничего бы у него не нашли.
