Владимир Гусев - Век дракона (сборник)
Все это и многое другое Леонид узнал, пока они тряслись в переполненном неторопливом “экспрессе”. Знай он все это раньше, он постарался бы ограничиться двумя фразами в том подвальчике и рвануть к Разметову, а то и обратно в аэропорт. Непредсказуемое чревато — а Муравлев был сама непредсказуемость… Но теперь удирать было бы, во-первых, невежливо, а во-вторых, поздно: девятнадцать пятьдесят две…
— Ну-ка, покажи! — Муравлев отобрал у него “Левис” и стал поочередно нажимать все четыре кнопки… — А почему не играет?
— Там кнопку заедает, — сказал Леонид.
— Давно?
— Всегда.
— Ясно. — Сергей ногтем отщелкнул крышку, ногтем же подцепил и извлек внутренности и булавкой от значка с Ельциным поковырял кнопку изнутри.
— Барахло, — сказал он, собрав, наконец, часы и возвращая их Леониду. Они на весь автобус вопили что-то похожее на “Гаудеамус”. — Спрячь в карман, — посоветовал Муравлев. — И больше не вынимай: Боб увидит — запрезирает.
— Кто запрезирает?
— Уилки У.Роджерс, он же мистер Боб, профессор из Вашингтона. Думаешь, куда я тебя везу?
— Я почему-то думал, что к себе домой…
— Правильно, ко мне домой, познакомиться с Бобом.
— А…
— А ночевать будешь у меня. Всю неделю.
— Спасибо.
— Не за что. Я до сентября в разводе, квартира пустая.
— В разводе?
— Ну, отдыхает моя ди-Настия! А мне отпуска не дали.
— Почему?
— Потому что я не просил.
Новое дело, подумал Леонид. Какой-то мистер Боб из Вашингтона, да еще профессор. Зачем американскому профессору знакомиться с советским инженером по технике безопасности?.. Впрочем, если как следует вспомнить, Муравлев всегда был легок и щедр на самые неожиданные контакты. Знакомиться и знакомить — его не вполне осознаваемая страсть, талант и образ жизни.
— А этот мистер Боб… — начал было Леонид.
— Потом, — сказал Муравлев, вставая. — Уже приехали.
И Леонид покорно стал протискиваться вслед за ним к двери, отгоняя от себя невнятные подозрения. Мистер Боб?.. Что ж, пусть будет мистер Боб. Все равно эта неделя неподотчетна, а обратный билет в кармане.
Леонид не знал, что тишь да гладь давно уже прогнулись под ним едва заметной воронкой, что1 водоворот непредсказуемых событий уже втянул его в свое безудержное круженье и что события эти лишь внешне могут выглядеть случайными, а на самом деле — глубоко закономерны, как все в природе. Что так или иначе, а знакомство с Уилки У. Роджерсом ему все равно было не миновать.
5
Мистер Боб, профессор из Вашингтона., появился в 20.00, через две минуты после них. Он оказался весьма симпатичным и вполне русским на вид парнем лет примерно двадцати пяти — двадцати восьми. Был он почти одного роста с Леонидом, коренаст, скуласт, кареглаз, гладко брит и коротко стрижен. Его мягкие светлые волосы никак не хотели стоять “ежиком”, а он их заставлял, то и дело проводя ладонью по темени — от лба к затылку. Цепкие руки с очень твердыми и сухими пальцами были от запястий до локтей покрыты такой же светлой растительностью.
Одет был мистер Боб в какую-то “сногсшибательную”, безрукавку (это Муравлев назвал ее сногсшибательной, Леониду же она показалась вполне обычной) и в полувоенного покроя брюки со штрипками.
— Привык! — объяснил он, перехватив взгляд Леонида. — На той должности, которая была у меня в Вэ-Вэ-Эс, форма не обязательна, но мне нравилось.
По-русски мистер Боб говорил очень чисто. Только это и выдавало в нем иностранца: русские так чисто не говорят.
Ну и, конечно, он был спортсмен, как почти все американцы. Гольф. Или что-то похожее на гольф — Леонид в этом не разбирался.
Короче говоря, американский гость был полная противоположность хозяину. (У Муравлева все слишком заметное, преувеличенное: рост, вес, жесты, аппетит, интерес, голос и шевелюра. Особенно шевелюра. И особенно голос.) Что касается Леонида, то он вновь с удовольствием убедился, что занимает привычное место между идеальным стандартом и флуктуацией…
— Это как раз тот, кто нам нужен, Боб! — заявил Муравлев после стремительной процедуры знакомства. — Сегодня прилетел из Шуркина, он там живет.
— С севера области? — обрадовался американец.
— Э, нет! Успеешь — он здесь надолго. Сначала выпьем и доспорим.
— Конечно, Сережа. — Мистер Боб улыбнулся с обезоруживающей покорностью. — Что надо делать?
— Пить!
Пили, разумеется, виски и закусывали, разумеется, пельменями. Пельмени были разваленные, из пачки, которую Муравлев извлек из своего пузатого дипломата и как-то моментально сварил. Металлический дипломат при этом звякнул отнюдь не металлическим звоном, и Леонид понял, что не за пельменями заходил Муравлев в тот кооперативный подвальчик.
И действительно, после виски на свет появился достаточно отвратительный азербайджанский коньяк — но при этом достаточно вовремя, чтобы уже не вызвать у Леонида протеста. Все было хорошо и очень мило. Откинувшись в удобном финском кресле, Леонид покачивал в пальцах второй (или уже третий) стакан коньяка, аккуратно жевал пельмень и рассеянно вслушивался в дискуссию ученых мужей, тема которой была, на его взгляд, весьма далека от науки. Воронка плавно и незаметно для глаза набирала свои обороты, и сквозь ее чарующе-тревожное круженье отчетливо были слышны отдельные реплики — чистый выговор мистера Боба и оглушительный бас Муравлева.
— Вот об этом я ничего не знаю! — категорично гудел Муравлев. — И знать не хочу, потому что на самом деле все было не так!
— Я изложил факты, Сережа.
— Не факты, а слухи!
— Да, но обработанные статистически. Статистика беспристрастна.
— Беспристрастной статистики не бывает, потому что не бывает беспристрастных статистиков!
“Муравлева не переспоришь”, — удовлетворенно подумал Леонид и стал вникать, чтобы разобраться, о чем они, собственно, говорят, и какое отношение к предмету их спора может иметь он, Леонид Ивлев, живущий, к радости мистера Боба, на севере области.
Насколько ему в конце концов удалось понять, кандидат технических наук Сергей Муравлев с порога отметал выводы докторской диссертации мистера Боба, которого он уже называл Вовиком. (Наверное, потому, что “Бобик” даже в устах Муравлева звучало бы вызывающе). Что это были за выводы и чем они не понравились Муравлеву, Леонид так и не уразумел: дискуссия началась не сегодня. Ясно было только, что буржуазная наука в лице американского профессора оказалась бессильна перед здоровым скепсисом советского инженера. “Лженаука” — ослепительно сверкнул привычный эпитет.
