Яна Завацкая - Ликей
Нам никогда этого не говорят в школе, наоборот, подчеркивают, что если и есть у нас какое-то превосходство, мы должны направлять его только на помощь и службу всем людям. Подчеркивают наше равенство и единство со всем человечеством… это входит в ликейскую этику. Но эти положения на самом деле никак не обоснованы, поэтому по-хорошему никто в них не верит. А верят все в противоположное, вот в то, что я сказал — ты согласна со мной?
Итак, я быстро и прочно забыл о кладбище… отец, собственно, тоже не имел в виду внушить мне идеи равенства всех людей — он только хотел продемонстрировать, что и в истории России были героические страницы.
В это время у меня уже сформировалось представление о будущей профессии. Я знал, что буду летчиком. Это у меня какое-то врожденное, всегда в небо тянуло. И кроме того, мне очень хотелось попасть в Космос. Я себе уже лет в двенадцать сознательно поставил такую цель. Где-то в самой глубине моего существа жил страх перед этой черной бездной, ведь только тоненькая пленочка атмосферы — а дальше пустота, Великая Пустота, страх и благоговение, трепет, величайшая тайна, я понимал, что даже поднявшись над атмосферой, я не разгадаю тайны, но я просто буду стоять над этой бездной, я чуть-чуть загляну в нее… Одна эта мысль вызывала во мне священный трепет. Я не мог, никогда не мог рассказать об этом кому-то, передать эти чувства словами, и сейчас я передаю их вовсе не адекватно, и однако они играли очень большую роль в моей жизни.
Космос! Ведь это страшная дерзость — думать, что люди могут покорить Космос. Но даже сейчас я не думаю, что это богохульная дерзость, вроде Вавилонской башни. Человеку свойственно стремиться вперед и вверх, и если он прекращает это движение — он теряет свое звание человека. Мы должны идти дальше, должны исследовать, конечно, нам никогда не покорить мир, но он дан нам для познания… хотя бы постоять рядом с этой тайной, посмотреть. У меня вовсе не научный склад ума, в профессии мной движет элементарная радость мальчишки, который на своем велосипеде научился перелетать через кочки или ездить без рук — вот так же и мне доставляет неизъяснимую радость заставить машину сделать какой-нибудь трюк, выжать из нее все возможности, красиво зайти на посадку или заложить вираж. Но в то же время увидеть истинное, черное лицо Мироздания, чуть-чуть прикоснуться к нему… мне очень этого хотелось.
Я выбрал профессию военного летчика, так как это было наиболее вероятным путем к астронавтике. Военный, лучше всего истребитель, или же испытатель — но испытателей готовят уже после колледжа, из людей со стажем. В Москве нет военных специальностей, я отправился учиться в Маннхайм.
Да, чуть не забыл… перед этим я познакомился с Динкой.
Моя первая любовь. Она не была ликеидой, жила в одном со мной дворе в Петербурге. Я ее видел мельком и девчонкой, но когда она подросла, стала на удивление симпатичной. Черненькая — полутатарка, невысокая, вся какая-то компактная, легкая, блестящие, как угли, глаза, копна темных волос сзади, над тонкой стройной шейкой. Бедовая была девчонка… работала она на ипподроме, лошадей любила — страсть. Но конечно, не ликеида, самая обычная девочка, телевизор смотрела, слушала попсу, ходила на дискотеки, даже эйф пробовала, правда, к счастью, не слишком увлеклась. Курила. По-моему, ни одной книги за всю жизнь не прочитала, даже тех, что по программе в школе полагались. Скучно ей было…
Но однако, как-то же мы с ней говорили. Не все же время занимались сексом. Нет, я хорошо помню, мне всегда было с ней интересно. Я ей рассказывал о книгах, которые читал — она сама не читала, но слушала меня с удовольствием. Мы бродили по городу, я брал ее в аэроклуб, катал в самолете. Да, о чем-то мы все время говорили, как-то общались и в общем, знаешь, это было совсем не плохо. Потом я уехал, она очень плакала, когда мы расставались. Сильно влюбилась. Мне тоже было не по себе, в Маннхайме даже пришлось прибегнуть к помощи психолога, чтобы научиться как-то жить без Динки. Она мне не писала и не звонила. На звонки у нее не было денег, а письма писать она просто не умела, ей трудно было выразить мысль письменно. Я звонил несколько раз, но потом это как-то заглохло. Наши отношения продолжались много лет, но в основном — только тогда, когда я возвращался в Питер. Я ведь каждый год ездил на каникулы, потом в отпуск. Это была нормальная любовь ликеида. Я действительно глубоко и серьезно любил Динку. Когда мы были вместе, я носил ее на руках, делал ей подарки, думал о ней ежечасно и ежеминутно, пару раз подрался из-за нее с хулиганами. Да и в разлуке я всегда думал о Динке. Я ей изменял. Не в колледже, там строго, но уже когда служил, в армии, в Хайфе, потом в Тегеране… девчонки прямо вешались на шею, этого было невозможно избежать. Да я и не чувствовал своей особой вины. Я холост, молод, ну что мне делать, завязаться узлом? Специально я не искал, но если ты ликеид, летчик, молодой, чуть-чуть красивее обезьяны — сильно искать и не нужно. Я привязывался к моим временным пассиям, но любил все равно Динку, в этом смысле я был ей верен.
Почему я не звонил ей, почему мы общались только в Питере… понимаешь, вот позвонишь: ну как у тебя дела? — нормально. А у тебя — тоже. И начинает плакать. Сдерживается, но глаза блестят, губы дрожат. А рассказывать-то не о чем. Жизнь течет монотонно. Конечно, у ликеида всегда масса духовных переживаний, мыслей, но о них вот так коротко, по телефону, когда девчонка даже тебя не слушает, а думает только, когда же ты наконец приедешь… это невозможно. А у Динки жизнь и вовсе однообразная, рассказать не о чем. Последние годы я вообще ей не звонил, так у нас повелось.
Я закончил колледж одним из лучших. Дал присягу, на Миссию отправился в Хайфу. Год служил там, потом началась война, самая крупная в нашем столетии, как ты знаешь.
Что такое война современная? Чего стоят одни только лазерные станции на орбите, плюс системы слежения… противник не может даже шахту ракетную построить. Даже сколько-нибудь крупный аэродром. Гражданские аэродромы на занятой территории — и те выжигаются полностью. По-хорошему, один-два удара с орбиты, выжечь несколько крупных поселений на занятой территории, ну пусть погибнет несколько сот тысяч человек… из которых половина все равно заражена националистическими идеями. И конец войне.
Но ликейская этика же не позволяет… мы не можем убивать без разбору. Даже бомбардировки населенных пунктов у нас запрещены. Надо искать партизанские гнезда, подпольные аэродромы — их «Кристаллы» с вертикальным взлетом можно спрятать под землей, в пещерах по десятку самолетов, там десяток, здесь дюжина… Эта тихая война идет постоянно. И в Хайфе мы воевали. Я там на «Аквиле» одно время летал, это разведчик, в Ливане искал объекты… Но тут исламисты накопили большое количество техники, умудрились как-то все же, рывком заняли большую территорию. Такое редко бывает… Сотни самолетов с той и с другой стороны, самая крупная война столетия — но и тут все относительно благородно, спокойно, схватки в основном в воздухе, между профессионалами, потом десантники быстро занимают очищенную территорию, и там уже ликеиды со всей присущей им гуманностью наводят порядок.
