Рэй Брэдбери - Человек в картинках (The Illustrated Man), 1951
– Добрый вечер, родная.
– Добрый вечер, Генри.
Она выпрямилась в кресле и прислушалась. Дети молчат, все тихо. Слишком тихо.
Муж выколотил трубку и набил заново.
Ж-ж-жж.
– Что это? – спросил Генри.
– Не знаю.
Она вскочила, поглядела расширенными глазами. Хотела что-то сказать – и не сказала. Смешно. Нервы расходились.
– Дети ничего плохого не натворят? – промолвила она. – Там нет опасных игрушек?
– Да нет, у них только трубы и молотки. А что?
– Никаких электрических приборов?
– Ничего такого, – сказал Генри. – Я смотрел.
Мэри прошла в кухню. Жужжанье продолжалось.
– Все-таки ты им лучше скажи, чтоб кончали. Уже шестой час. Скажи им… – Она прищурилась. – Скажи, пускай отложат вторжение на завтра.
Она засмеялась не очень естественным смехом.
Жужжанье стало громче.
– Что они там затеяли? Пойду, в самом деле, погляжу.
Взрыв!
Глухо ухнуло, дом шатнуло. И в других дворах, на других улицах громыхнули взрывы.
У Мэри Моррис вырвался отчаянный вопль.
– Наверху! – бессмысленно закричала она, не думая, не рассуждая.
Быть может, она что-то заметила краем глаза; быть может, ощутила незнакомый запах или уловила незнакомый звук. Некогда спорить с Генри, убеждать его. Пускай думает, что она сошла с ума. Да, пускай! С воплем она кинулась вверх по лестнице. Не понимая, о чем она, муж бросился следом.
– На чердаке! – кричала она. – Там, там!
Жалкий предлог, но как еще заставишь его скорей подняться на чердак. Скорей, успеть… о боже!
Во дворе – новый взрыв. И восторженный визг, как будто для ребят устроили невиданный фейерверк.
– Это не на чердаке! – крикнул Генри. – Это во дворе!
– Нет, нет! – задыхаясь, еле живая, она пыталась открыть дверь. – Сейчас увидишь! Скорей! Сейчас увидишь!
Наконец они ввалились на чердак. Мэри захлопнула дверь, повернула ключ в замке, вытащила его и закинула в дальний угол, в кучу всякого хлама. И как в бреду, захлебываясь, стала выкладывать все подряд. Неудержимо. Наружу рвались неосознанные подозрения и страхи, что весь день тайно копились в душе и перебродили в ней, как вино. Все мелкие разоблачения, открытия и догадки, которые тревожили ее с самого утра и которые она так здраво, трезво и рассудительно критиковала и отвергала. Теперь все это взорвалось и потрясло ее.
– Ну вот, ну вот, – всхлипывая, она прислонилась к двери. – Тут мы в безопасности до вечера. Может, потом потихоньку выберемся. Может, нам удается бежать!
Теперь взорвался Генри, но по другой причине:
– Ты что, рехнулась? Какого черта ты закинула ключ? Знаешь, милая моя!..
– Да, да, пускай рехнулась, если тебе легче так думать, только оставайся здесь!
– Хотел бы я знать, как теперь отсюда выбраться!
– Тише. Они услышат. О господи, они нас найдут…
Где-то близко – голос Мышки. Генри умолк на полуслове. Все вдруг зажужжало, зашипело, поднялся визг, смех. Внизу упорно, настойчиво гудел сигнал видеофона – громкий, тревожный. "Может, это Элен меня вызывает, – подумала Мэри. – Может, она хочет мне сказать… то самое, чего я жду?"
В доме раздались шаги. Гулкие, тяжелые.
– Кто там топает? – гневно говорит Генри. – Кто смел вломиться в мой дом?
Тяжелые шаги. Двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят пар ног. Пятьдесят непрошеных гостей в доме. Что-то гудит. Хихикают дети.
– Сюда! – кричит внизу Мышка.
– Кто там? – в ярости гремит Генри. – Кто там ходит?
– Тс-с. Ох, нет, нет, нет, – умоляет жена, цепляясь за него. – Молчи, молчи. Может быть, они еще уйдут.
– Мам! – зовет Мышка. – Пап!
Молчание.
– Вы где?
Тяжелые шаги, тяжелые, тяжелые, страшно тяжелые. Вверх по лестнице. Это Мышка их ведет.
– Мам? – Неуверенное молчание. – Пап? – Ожидание, тишина.
Гуденье. Шаги по лестнице, ведущей на чердак. Впереди всех – легкие, Мышкины.
На чердаке отец и мать молча прижались друг к другу, их бьет дрожь. Электрическое гуденье, странный холодный свет, вдруг просквозивший в щели под дверью, незнакомый острый запах, какой-то чужой, нетерпеливый голос Мышки – все это, непонятно почему, проняло наконец и Генри Морриса. Он стоит рядом с женой в тишине, во мраке, его трясет.
– Мам! Пап!
Шаги. Новое негромкое гуденье. Замок плавится. Дверь настежь. Мышка заглядывает внутрь чердака, за нею маячат огромные синие тени.
– Чур-чура, я нашла! – говорит Мышка.
The Rocket 1950
Many nights Fiorello Bodoni would awaken to hear the rockets sighing in the dark sky. He would tiptoe from bed, certain that his kind wife was dreaming, to let himself out into the night air. For a few moments he would be free of the smells of old food in the small house by the river. For a silent moment he would let his heart soar alone into space, following the rockets.
Now, this very night, he stood half naked in the darkness, watching the fire fountains murmuring in the air. The rockets on their long wild way to Mars and Saturn and Venus!
"Well, well, Bodoni."
Bodoni started.
On a milk crate, by the silent river, sat an old man who also watched the rockets through the midnight hush.
"Oh, it's you, Bramante!"
"Do you come out every night, Bodoni?"
"Only for the air."
"So? I prefer the rockets myself," said old Bramante. "I was a boy when they started. Eighty years ago, and I've never been on one yet."
"I will ride up in one someday," said Bodoni.
"Fool!" cried Bramante. "You'll never go. This is a rich man's world." He shook his gray head, remembering. "When I was young they wrote it in fiery letters: THE WORLD OF THE FUTURE! Science, Comfort, and New Things for All! Ha! Eighty years. The Future becomes Now! Do we fly rockets'? No! We live in shacks like our ancestors before us."
"Perhaps my sons -" said Bodoni.
"No, nor their sons!" the old man shouted. "It's the rich who have dreams and rockets!"
Bodoni hesitated. "Old man, I've saved three thousand dollars. It took me six years to save it. For my business, to invest in machinery. But every night for a month now I've been awake. I hear the rockets. I think. And tonight I've made up my mind. One of us will fly to Mars!" His eyes were shining and dark.
"Idiot," snapped Bramante. "How will you choose? Who will go? If you go, your wife will hate you, for you will be just a bit nearer God, in spare. When you tell your amazing trip to her, over the years, won't bitterness gnaw at her?"
"No, no!"
"Yes! And your children? Will their lives be filled with the memory of Papa, who flew to Mars while they stayed here? What a senseless task you will set your boys. They will think of the rocket all their lives. They will lie awake. They will be sick with wanting it. Just as you are sick now. They will want to die if they cannot go. Don't set that goal, I warn you. Let them be content with being poor. Turn their eyes down to their hands and to your junk yard, not up to the stars."
"But -"
"Suppose your wife went? How would you feel, knowing she had seen and you had not? She would become holy. You would think of throwing her in the river. No, Bodoni, buy a new wrecking machine, which you need, and pull your dreams apart with it, and smash them to pieces."
The old man subsided, gazing at the river in which, drowned, images of rockets burned down the sky.
"Good night," said Bodoni.
"Sleep well," said the other.
When the toast jumped from its silver box, Bodoni almost screamed. The night had been sleepless. Among his nervous children, beside his mountainous wife, Bodoni had twisted and stared at nothing. Bramante was right. Better to invest the money. Why save it when only one of the family could ride the rocket, while the others remained to melt in frustration?
"Fiorello, eat your toast," said his wife, Maria.
"My throat is shriveled," said Bodoni.
The children rushed in, the three boys fighting over a toy rocket, the two girls carrying dolls which duplicated the inhabitants of Mars, Venus, and Neptune, green mannequins with three yellow eyes and twelve fingers.
"I saw the Venus rocket!" cried Paolo.
"It took off, whoosh!" hissed Antonello.
"Children!" shouted Bodoni, hands to his ears.
They stared at him. He seldom shouted.
Bodoni arose. "Listen, all of you," he said. "I have enough money to take one of us on the Mars rocket."
