Владимир Немцов - Последний полустанок
Но разве Медоваров мог догадаться, что дело тут не в Яшке или других животных, а в людях. Марку Мироновичу стало известно, что «Унион», вероятнее всего, поднимется с людьми, а потому он хотел быть уверенным в исправности приборов, иначе действительно придется провести дополнительные опыты с животными.
У Багрецова было много работ плановых и внеплановых. А кроме того, были еще и личные дела, не терпящие отлагательства. Он считал себя виноватым перед Нюрой, как и перед любым другим человеком, несправедливо обиженным или обойденным. Он наивно верил, что стоит лишь найти паспорта от аккумуляторов, как справедливость восторжествует и Толь Толич, смущенно поглаживая бритую голову, скажет Нюре: «Извините, Анна Васильевна. Не учел. Недопонял. Нас учат признавать ошибки. Виноват. А что касается предупреждения об увольнении, то можете не беспокоиться. Аннулируем».
Ранним утром, чтобы успеть до начала работы выполнить задуманное, Вадим попросил в гараже машину и поехал искать Юрку. Адрес его был известен, но мальчуган опять убежал куда-то в горы и вряд ли вернется к обеду. Не имея абсолютно никакого представления, в каком месте Юрка его нашел, Вадим поездил с полчаса по разным дорогам и, вернувшись ни с чем, попросил Юркину маму, чтобы она прислала сына на ракетодром.
Не успел он взяться за крыло летающего разведчика, как Дерябин приказал бросить все и заняться проверкой медицинских приборов.
Вадим понимал, что его проверка не окончательная. Вполне возможно, что придется вызвать сюда специалистов, которые устанавливали эти приборы, и устроить что-то вроде технического консилиума. И Марк Миронович и другие врачи, которые исследовали Яшку после полета, ничего серьезного у него не нашли. Вероятно, тут что-то иное.
Радиостанции «Униона», приемники и записывающие устройства проверял сам Борис Захарович. Работают они абсолютно надежно. Значит, не в них надо искать причину, а действительно в приборах, что определяли Яшкино самочувствие.
Электрические измерения, проведенные Багрецовым, показали, что здесь тоже все в порядке. Теперь надо укрепить приборы на руке. Вот пульсометр, похожий на ручные часы, к которым присоединен цветной провод. Такой же провод тянется от браслетки, что надевается на предплечье. А это электроды от аппарата для снятия электрокардиограммы.
Приборы были сделаны на транзисторах с использованием современной высокочастотной техники, и они никак не походили на обычные, которые можно увидеть в клиниках и больницах.
Пока не пришел Марк Миронович — он задержался у Бабкина, — надо все подготовить для окончательной проверки. Провода от приборов подсоединялись к осциллографам и самописцам.
На экране движется зубчатая линия. Этот синий светящийся след показывает, как спокойно и четко работает пульс. Да, Вадим сейчас абсолютно спокоен, здоров. Давление у него нормальное — вон на другом экране тянутся две голубые ниточки, будто кто-то прочертил их фосфоресцирующим карандашом.
На третьем экране с нанесенной на нем сеткой и цифрами тоже бегают светлые зубчики. Это токи сердца. Зубчики ведут себя дисциплинированно, не скачут выше красной линии, не опускаются ниже зеленой. Идеальное сердечко!
Но почему-то оно встревожилось. Пульс участился, давление повысилось, зубчики скачут через красный барьер.
Успокойся, Вадим! Так нельзя проверять аппараты. К тому же ничего особенного не случилось. Это Римма идет по коридору.
Вот она постучала, просунула голову в дверь.
— Треба обидати. Зараз дви годыны, — она протянула руку, где блестели золотые часики.
Передохнув, Вадим заставил себя успокоиться.
— Вас мне очень не хватало, Римма, — уже совсем по-деловому сказал он. Помогите закончить проверку. Потом пойдем вместе.
Римма села спиной к аппаратам и сложила полные руки на коленях.
— Що звелыте?
— Мне очень нравится, когда вы говорите по-украински. Чудесный певучий язык. Но я его плохо понимаю, а сейчас мне важно понимать.
— Слушаюсь, товарищ начальник.
— Какой я начальник? — смутился Вадим. — Вроде вас.
— Не скромничайте. Года через два вам лабораторию дадут. Возьмете меня ученицей?
— Почему ученицей? К тому времени вы уже лаборанткой будете.
— Я-то? — удивилась Римма. — Эх, Вадим Сергеевич! У меня зовсим иншая доля, другая судьба. — И, точно устыдившись своей откровенности, уныло спросила: — Ну, говорите, що я должна робить? Що принести? Що унесты? Целый день на побегушках.
Вадиму стало неловко, он хотел было выключить приборы и пойти с Риммой в столовую, но все же их не терпелось проверить.
— Одну минутку, девочка. Не сердитесь. Попробуйте сказать… ну хотя бы в этот микрофон, что-нибудь сверхъестественное. Чтобы я дух не смог перевести… Скажем, вроде того, что я полечу в «Унионе» куда-нибудь далеко.
Римма зевнула и придвинула к себе микрофон.
— Удивительное дело! И чего это людям на земле не сидится? Но я бы все равно вас не пустила.
Микрофон не был включен, но Вадим его резко отодвинул, инстинктивно, точно Римма говорила на весь мир.
— Почему? Почему бы не пустили? — пробормотал он, заикаясь.
Римма прошлась по комнате и, проглотив зевок, уставилась на светящееся блюдце осциллографа.
— Вы просили сказать что-нибудь особенное? Ну что ж, мне не жалко. — Она помедлила в предвкушении эффекта. — Разве я могла бы отпустить любимого человека?
Все позабыл Вадим. Он смотрел уже не на экраны, где прыгали, извивались, подскакивали сумасшедшие линии, не на приборы, где стрелки удивленно покачивали маленькими головками, не зная, куда приткнуться. Он смотрел в холодные, голубые, как льдинки, глаза Риммы и не понимал, что это — шутка или признание?
— Вы шутите? — еле шевеля пересохшими губами, спросил он.
— А як же? Сами приказали. Ну що, злякалпсь? На вас лица нет. — И Римма деланно засмеялась.
Вскочив со стула, Вадим хотел было сбежать, но за ним потянулись провода, и это вернуло его к действительности. В конце концов, он сам виноват, сам напросился. Но в сердце притаилась обида. Разные бывают шутки, только есть вещи, над которыми шутить нельзя, — совесть не позволяет. А Римме все равно…
Он отвернулся к аппаратам. Зубчатая линия пульса то сжималась, то разжималась, как гармошка. «Веселая музыка», — усмехнулся он, досадуя, что дал волю чувствам. Сердечные токи растерянно бродили по экрану, а линии, определяющие кровяное давление, то сходились, то расходились, как рельсы на узловой станции.
Возможно, все это казалось Вадиму, но не было никакого сомнения, что в таком состоянии он не может продолжать испытания. Надо успокоиться.
