Уолтер Йон Уильямс - «Если», 2002 № 07
Для современной российской фантастики характерно повышенное внимание к вопросам психологии, негативным эффектам механизмов социальной мобилизации. Образы, связанные с технологическим развитием, чаще всего получают негативную оценку. Однако не следует выплескивать ребенка вместе с водой: тотальная деструкция космических утопий, к которой тяготеют иные авторы, грозит обернуться полным цинизмом и бессмыслицей. Исступленное пережевывание личных обид и инфантильных эмоций, выплеснувшееся на страницы сегодняшних книг, — это вариант инферно посильней ефремовского.
Не будем забывать, что сегодняшнее поколение «стоит на плечах» предшественников. Новые смыслы, художественные образы и приемы, фейерверк идей и литературное мастерство шестидесятников сформировали сегодняшние традиции жанра. И, кстати, определили причины его популярности.
Нет сомнений, что лучшие произведения «третьей волны» найдут отклик среди нового поколения читателей. Интеллектуальная смелость, стремление избавиться от предрассудков и иллюзий, воспринять реальные проблемы и создать оригинальные художественные решения… Право же, у научных фантастов 60-х есть чему поучиться. □
Рецензии
Владимир ХЛУМОВ
РОКОВЫЕ ПИСЬМЕНА
Москва: Вече, 2002. — 400 с.
(Серия «Жестокая реальность»).
7000 экз.
________________________________________________________________________Этот автор не вписывается в привычные читателю и издателю каноны стандартной фантастики. Но давно известно: то, что выделяется «лица необщим выраженьем», подчас оказывается гораздо интереснее и глубже. Правда, нередко выясняется, что уход от традиции в безвоздушное пространство эксперимента оборачивается пустотой — и современный мейнстрим дает тому немало примеров… Но с Владимиром Хлумовым все иначе. Его книги продолжают традиции классической русской литературы — хотя при желании автора можно было бы назвать и постмодернистом. Однако, в отличие от большинства современных экспериментаторов, проза Хлумова теплая, человечная. Его героям сопереживаешь, вместе с ними мучаешься неразрешимыми вопросами бытия, и непривычная литературная форма тому как раз способствует. Пожалуй, это можно назвать философской фантастикой, причем на слово «философская» стоит сделать ударение.
Сборник «Роковые письмена» содержит как старые вещи автора («Санаторий», «Кулповский меморандум», «Театр одного зрителя»), так и новое произведение — «Прелесть». Подзаголовок «Повесть о Новом Человеке» весьма точен — речь действительно идет о пришествии героя, который якобы несет принципиальное обновление, новое мышление, спасение… короче, все в духе идеологии «New Аgе». А с христианской точки зрения, Вадим — один из кандидатов в антихристы. Его воля действительно начинает искривлять реальность, для него не проблема превратить человека в насекомое (привет Пелевину!), он, в духе философии Карлоса Кастанеды, способен, перемещая «точку сборки», менять «описание мира», а стало быть, творить впечатляющие чудеса. Такой вот мексиканский кактус вырос на российском суглинке. Кажется, еще немного, еще чуть-чуть — и у него получится. Но… По существу, «Прелесть» — это ответ на вызов «Эры Водолея», причем ответ на современном языке. За которым, однако, стоят вневременные истины.
Что касается старых произведений, то они, конечно, проигрывают на фоне «Прелести». «Санаторий» — типичная антитоталитарная повесть перестроечных времен. Теперь мы уже знаем, где сердце спрута. А что дальше? То же самое — «Кулповский меморандум» или «Мезозойская история».
Но если изменить направление взгляда — увидим, как авторская мысль движется от временного к вечному.
Виталий КапланБарри ЛОНГИЕР
ВРАГ МОЙ
Москва: ACT, 2002. — 637 с.
Пер. с англ. А. Кабалкина, Н. Евдокимовой.
(Серия «Золотая библиотека фантастики»).
15 000 экз.
________________________________________________________________________Большинство отечественных любителей фантастики знают милый и бесхитростный фильм «Враг мой» по повести Барри Лонгиера, удостоенной аж трех наград — «Хьюго», «Небьюла» и премии журнала «Локус». Повесть, конечно, сложнее фильма, как оно обычно и бывает, однако суть осталась неизменной; две, на первый взгляд, абсолютно чуждые друг другу и находящиеся в состоянии перманентной вражды расы (в данном случае людей и рептилиеподобных драков) могут найти общий язык, если два представителя этих рас сойдутся лицом к лицу вне навязанных социальных и пропагандистских установок.
История не столь проста, как кажется — за ней лежит добротный бэкграунд. Лонгиер предлагает читателю основы дракского языка и дракской же философии. Талман — священная книга драков — это скорее выбор путей, руководство по прикладной эвристике, нежели божественный завет. Драки — романтические прагматики, если такое сочетание вообще возможно; они блюдут кодекс чести и ритуалы, но строят свой мир на основе холодной калькуляции вариантов.
Такие солидные разработки грех бросать на пол пути и вот пишется продолжение — побольше и подлиннее. Война, как мы помним, завершилась, когда Дэвидж пестовал маленького Заммиса на холодном Файрине IV. Как именно она завершилась, рассказывает роман «Грядущий завет», впервые на русском языке опубликованный в журнале «Если» (№ 3, 1997). Напомним, что в романе-продолжении была обнаружена третья сила, спровоцировавшая войну между людьми и драками — некая зловредная раса тиманов.
Действительно, если люди и драки — хорошие, то кто-то же должен быть мерзавцем-подстрекателем? Поиски тайного врага — неистребимый человеческий инстинкт. Лонгиер, однако, писатель интеллигентный и на поводу у стереотипов идти не склонен; уже в «Последнем враге» и тиманы не такие плохие, и драки бывают разные, да и люди тоже. Теперь им всем — и плохим, и хорошим — предстоит уничтожить последний очаг войны — на Амадине, на который объединенные человеческо-дракские ВВС наложили карантин, предоставив враждующие стороны собственной судьбе.
И если война — это тоже инстинкт, наподобие ненависти к чужакам, то стремление к миру есть плод разума, полное осознание ответственности за свои поступки. Здесь логика Талмана драков дополняется чисто человеческой способностью к самопожертвованию.
В послесловии к книге Барри Лонгиер проводит параллели между войной на Амадине и арабо-израильским конфликтом, предполагая, что если первый, вымышленный, удалось разрешить вполне нефантастическими методами, то и настоящий поддается столь же адекватному разрешению. Идея насущная, однако ж вряд ли осуществимая. Ибо люди все-таки не драки. И Талман тут вряд ли поможет.
