Юрий Греков - Слышишь, Кричит сова !
- Ничего,- сказал я ему.- Кроме того, я ничего не думаю о спектральном анализе, квазнзвездах и еще много о чем.
Он выслушал с невозмутимым видом.
- Ты не сердись,- сказал он, когда я кончил.- Прежде чем перейти к делу, тебе придется выслушать небольшую лекцию. Я постараюсь популярно. Если я скажу чтолибо известное тебе, кивни, я перейду к другому, - Хорошо,согласился я.
- Идея машины времени высказана очень давно. Когда впервые неизвестно. Идея состоит в том, что время - это четвертое измерение. И точно так, как можно двигаться по высоте вверх-вниз, по ширине влево-вправо, во времени можно двигаться вперед-назад. Внешне это выглядит просто. Но машина времени до сих пор не создана.; Я кивнул.
- Вернее, создана в сотнях моделей...
Я не успел удивиться, как Циг продолжил: - ...в фантастических сочинениях.
Я снова кивнул.
- Но почему же она не создана до сих пор? Если созданы вещи и не снившиеся самому разгоряченному воображению еще совсем недавно? - он помолчал.- Я скажу тебе... Потому что создать машину времени не-воз-можно. Точно по тем же причинам, по которым невозможен вечный двигатель,- это расходится с единственно вечными законами - законами природы,- он умолк и, мне показалось, с интересом посмотрел на меня.- Так вот. Я сделал эту самую машину.
- Какую машину? - привстал я.
- Времени. Какую же еще,- он явно наслаждался моей растерянностью. Как я сообразил потом, это было маленькой местью за мою агрессивность в начале разговора. Но разозлиться мне он не дал.
- Никакой машины времени нет и не может быть,заговорил он серьезно.Во времени нельзя двигаться туда-сюда. Нет ни временных тунелей, нет ни аппаратов с велосипедными седлами. Если их построить, они, конечно, будут двигаться, но не во времени, а вместе с ним. Как все существующее. Как само время.
У меня в голове стало темнеть. Чего же он хочет?
- Но способ проникнуть в прошлое есть,- продолжал Циг.- Не механический, лежащий в основе идеи, о которой мы говорили. А принципиально совершенно иной. Я назвал бы его передвижением в памяти. Что такое память?
- Ну, если коротко,- ответил я, почувствовав себя в близкой области.Память это консервация информации.
- Информации об окружающем мире?
- Конечно.
- И во временной последовательности?
- Консервация - да. Выдача-не обязательно.
- Отлично.- Он казался довольным.- А теперь я расскажу об одном наблюдении, которое сделал не я. И слышал я о нем в пересказе. Информация, что называется, через пятые руки. Суть в следующем... Хотя нет. Скажи, тебе снилось когда-нибудь, что ты падаешь с какой-то огромной высоты?
- Это очень распространенное сновидение.
- Помнишь ли ты панический, я бы сказал, животный ужас, который охватывает в этом сне?
- Да, это страшновато.
- И еще один вопрос: хоть раз ты упал на землю? Или просыпаешься раньше?
Я попытался вспомнить: - Пожалуй, от страха просыпаешься до конца падения.
Он торжествующе посмотрел на меня.
- Вот в этом и заключается древнее наблюдение. Все падают и никто - до конца. Вот как объясняет свое, я сказал бы, гениальное наблюдение его автор, или, может быть, пересказчик. То, что я сейчас скажу, тебе, специалисту, покажется банальным, дилетантским утверждением: все дело в наследственной памяти.
Я рассмеялся.
- Подожди,- сказал он,- я не собираюсь читать тебе лекций из твоей области. Ты сам сказал, что память - это консервация информации.
- Ну и что?
- А такой распространенный сон говорит, по-твоему, о том, что предками подавляющего большинства людей были летчики и канатоходцы, оставившие им подсознательное воспоминание об ужасе падения?
Я промолчал, обдумывая.
- Ну, ладно,- махнул он рукой.- В общем, это воспоминание куда древнее. Обезьяна, сорвавшаяся с ветки в доисторическом лесу, либо разбивалась вдребезги, либо попадала на обед какой-нибудь зверюге, которая только того и ждала. Но иногда ожидания этой самой зверюги бывали обмануты. Не долетев нескольких метров до земли, обезьяне удавалось ухватиться за сук - и она оставалась жива. Каков диапазон впечатлений, доступных примитивному мозгу? Боль, холод, тепло, страх. Страх. Ужас, испытанный нашим хвостатым прапредком, прочно закрепился в наследственной памяти потомков вместе с отсутствием воспоминания о конце падения, которого не было!
Все, что он говорил, было верно. Я просто никогда не задавался целью взглянуть на дело под таким углом. Так я и сказал Цигу.
- Послушай, ты так ничего и не понял,- с сожалением проговорил он.- А еще психопластик. Я ведь тебе не о самом факте наследственной памяти толкую. Этот обезьяний ужас, который испытываем мы, свидетельствует о непрерывности цепи между нею и мной, между нею и тобой, между нею и всеми людьми. Это значит, что если разбудить клетки, откуда к нам в сон врывается единственный прорвавшийся сигнал, то мы вскроем консервную банку со всеми впечатлениями этой обезьяны, иными словами, очутимся в мире, окружавшем ее. Проще говоря, Перенесемся в самих себе на миллионы лет назад!
Я похолодел. Если цепочка непрерывна, а это несомненно, то в кладовой памяти мы можем взять с полки любую "консервную банку" и, вскрыв ее, оказаться в любой на выбор эпохе человеческой истории!
- Ну, наконец-то,- сказал он с насмешливым облегчением.
- Хорошо,- остановил я его.- Ты в самом начале сказал, что нужна моя помощь. В чем же она может заключаться'? Не в том же, конечно, чтобы я подтвердил выводы, которые ты сделал.
- Нет, дело в том, что я сделал консервный ключ...
Это был тот самый аппарат, из-за которого вместо силового кресла я сидел на жестком футляре.
- Послушай,- осторожно спросил я,- а ты уже пробовал?
- Да. В записке, которую я тебе оставил,- результат третьего опыта. Предыдущие два еще темнее. Где-то пересекаются континуумы. Получается, будто я вместо одной вскрываю две. а то и три банки и все вперемешку.
- Чем же я могу тебе помочь?
- Я хочу, чтобы ты попробовал сам. Твои собственные ощущения могут дать тебе материал для анализа. По-моему, что-то с настройкой прибора. Может быть, ты подскажешь, ведь это твоя область.
Так начался опыт. Циг переключил тумблер. "Экранировка,- пояснил он,чтоб в твою память не влез еще кто-нибудь".
...Кромка берега была еле различима не потому, что была далеко. Какой-то все время неуловимо меняющейся и почти не существующей линией она изгибалась, выпрямлялась, свивалась кольцами в совершенной темноте.
А еще дальше за ней лежала черная, как пустота, полоса, вытянутая стоящей на ребре линейкой. Все это было позади, мы не видели этого, но знали, что это есть. Мы плыли, то медленно, то стремительно поднимаясь вместе с огромной волной, как песчинки, взмётнутые порывом ветра к самым облакам. И с этой высоты мы еще лучше знали, что у нас за спиной и что произойдет сейчас. И оно произошло. Где-то в невидимости, за черной стеной возникло слабое пятнышко света, и через какую-то долю секунды весь горизонт вспыхнул широкой расплавленной полосой.
