Харлан Эллисон - Все звуки страха (сборник)
Поразительное! Все зрители видели, как актеры раз за разом повторяют одно и то же, но никогда от этого не уставали. Приходили снова и снова. Загадочное и прекрасное! Нью-Йорк принял Представление всей душой.
Три недели спустя армию отозвали от корабля, который только и делал, что каждый вечер воспроизводил Представление, и направили на подавление тюремного бунта в Миннесоте. А через пять недель Барту Честеру удалось на свои скудные средства заключить все нужные договоренности. Дальше нужно было только молиться о том, чтобы не получилось так, как с цирком братьев Эмери. Барт по-прежнему недоедал и жаловался каждому, кто только снисходил его выслушать:
— Что за наглый грабеж… зато теперь у меня есть дельце, которое…
Через семь недель Барт начал делать свой первый миллион.
Разумеется, за просмотр Представления платить никто не собирался. Чего ради? Стой на улице да смотри. Но и тут проявлялся неизбежный "человеческий фактор". Нужно было только умело им воспользоваться.
Ведь во все времена находились те, кто предпочитал сидеть в золоченых ложах, развешенных по всему муниципальному небоскребу (ллойдовская страховка, разумеется!), чем стоять где-нибудь в канаве.
Всегда находились те, кто считал, что воздушная кукуруза и шоколадки с миндалем придают ожиданию зрелища особую прелесть. И те, кто считал представление пресным без специальной программки.
Вот о всем таком Барт Честер и позаботился. Под новеньким серым костюмом дельца постепенно стал округляться животик.
В самом верху всех программок значилось: "Производство компании Барта Честера". Чуть ниже, естественно: "ПРЕДСТАВЛЕНИЕ"-. По всему Бродвею стали усиленно распространяться слухи, что Барт Честер — это новый Сол Гурок. Человек, достойный всяческого внимания.
Уже за первые восемь недель Представления Барт вернул все взятые в долг деньги, что пошли на оплату аренды фасада здания и строительные работы. А потом к нему потекла чистая прибыль. Кондитерскую и сувенирную концессии он за пятьдесят процентов пая сдал в наем компании, занимавшейся обслуживанием футбольных матчей и боксерских поединков.
А Представление все продолжалось. И неизменно имело бешеный успех!
"ВАРЬЕТЕ" писало: "Блистательное Продолжение Великого Ревю!"
Не меньшей восторженностью отличалась и похвала «Тайме»: "…Представление на Таймс-сквер в его первую годовщину оказалось столь же вдохновенным и завораживающим, что и в вечер премьеры. Даже заразившая его грубая коммерция не смогла затушевать непревзойденности…"
Барт Честер тем временем считал прибыль и улыбался. Впервые в жизни удалось нарастить жирку.
Две тысячи двести восемьдесят девятое Представление шло так же триумфально, как первое, сотое и тысячное. Барт Честер развалился в плюшевом кресле, едва замечая сидящую рядом ослепительную красотку. Завтра ее уже здесь не будет. Пусть снова пытает счастья в каких-нибудь заштатных театрах. А вот Представление обязательно состоится — и золотой дождь снова польется Барту в карманы.
Большая часть честеровского разума в очередной раз с благоговейным изумлением следила за полными красоты и величия движениями актеров. Меньшая же часть, как всегда, размышляла.
"Блистательно! Волшебно! Подлинный шедевр, как выразился «Нью-Йоркер». А вокруг, будто золотой пот на теле громадного зверя, лепились к зданиям Балконы Честера. Недорогие места между 45-й и 46-й стрит. Более дорогие ложи ближе к Таймс-билдинг. "Ничего, думал Честер. — Скоро эти ребята сломаются — тогда я отстроюсь и на Таймсе! Шесть с лишним лет! Вот это спектакль! Покруче «Саут-Пасифика»! Черт возьми, попробовал бы я такого добиться с одной входной платой".
Вспомнив о тех, что наблюдают прямо с улицы, Честер помрачнел. Вот халявщики! А толпы были ничуть не меньше, чем в первый день. Казалось, люди никогда не устанут от Представления. Снова и снова завороженно следят за актерами, даже не замечая, как бежит время. Представление всегда радовало, всегда восхищало.
"Они сказочные актеры, — подумал Барт. — Только вот…"
Мысль еще не оформилась. Смутная. Тревожная. Странно, почему тревожная? Чего ради ему испытывать беспокойство?
"А-а, ладно".
И Честер сосредоточился на спектакле. Особой концентрации тут, впрочем, не требовалось. Актеры обращались напрямую к разуму каждого. Их чарующий призыв адресовался по каналам более тонким к слоям более глубоким, чем допускало обычное восприятие.
Барт даже не понял, когда именно тон спектакля изменился. Вот актеры исполняют какой-то странный, экзотический менуэт. А в следующее мгновение все вдруг сгрудились у самого края платформы.
— Этого нет в пьесе! — не веря собственным глазам, проронил Честер. Настроение пропало. Сидящая рядом красотка дернула его за рукав.
— Барт, ты о чем? — спросила она.
Честер раздраженно отмахнулся.
— Я это шоу сто раз видел. В этом месте они всегда собираются вокруг того горбатого птицеподика и по-всякому его обхаживают. Куда это они так воззрились?
Предприниматель был прав. Актеры почему-то уставились на публику, которая, не понимая, в чем дело, начала нервно аплодировать. А чужаки смотрели — кто глазами, кто стеблями, кто ресницами. Оглядывали публику на улицах, на балконах — оглядывали так, будто увидели ее впервые со дня прибытия. Что-то явно было не так. Честер первым это почувствовал — потому, быть может, что находился здесь с самого первого дня. Потом это стало доходить и др. толпы. Люди неуверенно топтались и ерзали.
Честер встревоженнo прохрипел:
— Тут… тут что-то-не так! Что они задумали?
Кое-что понимать он начал, только когда платформа медленно опустилась к земле и один из чужаков вышел на пустую площадку рядом со звездолетом.
А через несколько мгновений, когда ужас перед близящейся бойней чуть поутих, Барт Честер вдруг понял, что не может оторвать глаз от горбатого двенадцатиметрового птицеподика, который не спеша направился по Таймс-сквер в сторону публики. Все уже стало ясно.
Представление действительно было великолепно. А актеры в полной мере оценили живой интерес и верность своей аудитории. Шесть лет они жили одними аплодисментами. Они, без сомнения, были подлинными артистами.
И изголодались по своему искусству. Но теперь этот голод был утолен.
Слепая молния
Стоило Кеттриджу нагнуться, чтобы подобрать мельтешившую под ногами алую ящерку, как тварь, до той поры выжидавшая, наконец ударила.
Мысль: "Совсем скоро Время Поста. Весом это странновидное превзойдет многих котярников.
Оно теплое и сохраняет Сущность. Когда Похититель Сущности станет кричать с небес, это странновидное даст мне много трапез. Безопасность и обеспеченная Сущность теперь мои! О благо, наконец дарованное! К Повелителю Небес обращаюсь я всеми мыслями! В Конце Сущность Лад-нара Твоя!"
