Борис Батыршин - Коптский крест
Значит, еще и курсистка? Что ж, это многое объясняло – в бытность в Петербурге Никонову приходилось весьма близко общаться с тамошними курсистками – простота нравов барышень-бестужевок[156] стала притчей во языцех среди столичных молодых офицеров. Брат ее больше отмалчивался; впрочем, он смотрел на Никонова вполне доброжелательно. Но стоило лейтенанту спросить, в каком полку служил молодой человек и почему так рано оставил службу, от этой сдержанности не осталось и следа. Из долгого и путаного рассказа Романа Никонов понял, что молодой человек служил в чем-то вроде морской пехоты (во всяком случае, он не раз и не два назвал себя «десантником»), службу оставил в чине сержанта из-за полученной на учениях травмы, но намеревается, подлечившись, вернуться в армию «на контракт», как он сам пояснил лейтенанту. В рассказе Романа моряк уловил подробность, мгновенно заставившую его забыть обо всех остальных непонятностях. Дело в том, что молодой человек, среди прочего, назвал год, когда был призван на службу: две тысячи двенадцатый. Сначала Никонов решил, что это оговорка, и переспросил, но Роман легко повторил дату. Да и Ольга подтвердила: да, брата забрали в армию в две тысячи двенадцатом, спустя полгода после того как папа с мамой…
Дальше Никонов слушал, но уже вполуха. В голове набатом билось: «Две»! «Тысячи»! «Двенадцатый»! А календарь с яркими картинками на стене? «Май 2014 года» – значилось на страничке. Это значит, с тех пор прошло уже два года… Выходит, волей «американского гостя» он переброшен в будущее, на сто двадцать восемь лет? Значит, подозрения были справедливы – и Олег Иванович действительно кто-то вроде капитана Немо или Робура-Завоевателя, только поставивший себе на службу не просто науку, но само время? А раз так – то каким же наивным и глупым казалось теперь отчаянное бегство лейтенанта! Раз уж похититель обладал таким могуществом – о каком сопротивлении могла идти речь?
– Ну вот. – Ольга наконец закончила обрабатывать рану лейтенанта и довольно ловко бинтовала голову моряка. – Пока так сойдет, но вообще-то надо в травмпункт. Раз голова не кружится, может, Ромик поможет вам добраться? Тут недалеко есть, на Таганке, в детской поликлинике. Ой, только у вас пиджак в крови, надо вам найти что-нибудь подходящее. – И Ольга кинулась к огромному, почти в высоту комнаты, зеркалу на стене. Зеркало послушно отъехало в сторону – за ним оказался неглубокий шкаф, полный платья. – Ром, я дам Сереже твою ветровку, не против?
Ага, значит, он уже «Сережа»? Никонов и не заметил, когда успел сообщить энергичной курсистке свое имя, но был уверен, что назвался никаким не Сережей, а, как и подобает, Сергеем Алексеевичем. Напористая, однако, барышня!
Лейтенант вздохнул. Оставалось одно – раз уж судьба свела его с этой парой, надо не пытаться играть с ними в кошки-мышки, а открыться: там уж будь что будет. Лейтенант сразу и окончательно поверил, что судьба и злая воля Семенова забросила его в далекое будущее, – и первым делом надо найти кого-то, кто поверит ему и согласится помочь. А раз так, то стоит ли откладывать это действо?
Так что Никонов, не без некоторых колебаний, отстранил от себя хлопочущую курсистку:
– Спасибо, милейшая Ольга… простите, не знаю, как вас по батюшке. И вам я очень благодарен за столь своевременную помощь, сержант. А теперь – не соблаговолите ли вы выслушать мою историю?
Глава 20
Двое мужчин медленно шли по Гороховской улице. Над Москвой угасал закат – небо на востоке наливалось уже синими чернилами, а на густо-розовом фоне западной стороны горизонта ясно вырисовывались силуэты церквей. Лениво процокала мимо пролетка; извозчик, мающийся от скуки, проводил идущих взглядом – вырядятся же баре!
Выглядели эти двое и правда необычно. Если первый был одет как вполне солидный господин – в светлый габардиновый макинтош, при трости и шляпе, – то второй смотрелся нелепо – в короткой, несерьезной и какой-то блестящей куртке вызывающе-оранжевого цвета, шутовской круглой шапочкой с длинным козырьком на голове он выделялся на улицах Москвы как белая ворона. Шутовски одетый господин что-то втолковывал собеседнику, энергично размахивая руками. Тот внимательно слушал, изредка кивая. При этом господин в нелепом платье ухитрялся еще и озираться по сторонам, глазея на все подряд – на проезжающего мимо извозчика, на церковь, на бакалейную лавку на углу, на стайку мальчишек, играющих в подворотне в свайку…
– Ну, Олегыч, слов нет. А я, признаться, решил, что ты… того. Ну, когда начал мне про путешествие в прошлое рассказывать. Ну все, думаю, съехал мужик с катушек – сейчас надо будет по-тихому укольчик поставить – и не спеша в клинику…
– Да я все понимаю, – усмехнулся Олег Иванович. – Я и сам, признаться, как увидел, все гадал, что это – галлюцинации или «белочка» пришла? Хотя вроде я особо не злоупотребляю. Как тебе коньячок, кстати?
– Еще спрашиваешь! – причмокнул собеседник. – Курвуазье, одна тысяча восемьсот шестьдесят пятого года. Вот уважил так уважил!
Каретников был известен среди друзей-реконструкторов как великий знаток и ценитель коньяков.
– Да, брат, Шустовского, уж извини, еще нет. Его только в следующем году делать начнут[157].
– Ну ничего, Олегыч, этот – тоже нектар. Но вот что я тебе скажу: не расколись ты до донышка – хрен бы тебе коньяк помог!
Каретников встретил приятеля весьма неприветливо. Не получив с утра после визита к загадочному больному обещанных координат доктора, Каретников пытался самостоятельно выяснить судьбу мальчика – и с немалым удивлением узнал, что дом, куда он приезжал вчера ночью, вообще числится нежилым; в нем располагаются офисы десятка фирмочек и местная озеленительная контора, а вот никаких квартир там отродясь не было. Придя в совершеннейшую ярость, Каретников принялся названивать Олегу Ивановичу и, дозвонившись, закатил приятелю грандиозный скандал. Семенов кое-как успокоил разъяренного доктора, пообещав никак не позже сегодняшнего вечера приехать и все объяснить. Он даже подготовил длинную путаную речь, прихватив для смягчения неумолимого оппонента презент: Олег Иванович запасся тремя бутылками самого лучшего коньяка, который только смог отыскать в восемьдесят шестом.
Однако чем ближе подъезжал Семенов к дому своего знакомого-педиатра, тем больше сомневался. Еще и суток не прошло после идиотской истории с Никоновым, когда Олег Иванович сломя голову метался по переулкам вокруг Курского вокзала, пытаясь отыскать беглого лейтенанта; еще не успела улечься досада на самого себя и острое сожаление о том, что не хватило мужества сказать въедливому лейтенанту правду и – как знать? – заполучить тем самым бесценного союзника. И вот теперь Семенов ясно понимал, что может повторить прежнюю ошибку, только результат будет совсем уж непоправимым.