Василий Головачев - Вне себя
– Садитесь, времени у меня, как всегда, мало, это, – он ткнул пальцем себе в грудь, – всего лишь одолженный носитель, так сказать, транспортное средство, о чём оно, кстати, не догадывается, отчего я ему сочувствую, но изменить ничего не могу, поэтому примемся сразу за дело. Новости есть?
– Меня навещал «брат», – сказал Саблин.
– Одиннадцатый? – мгновенно сориентировался Дмитрий Дмитриевич. – Что у них происходит? То есть – у нас? Я тоже оттуда, как вы понимаете, хотя в настоящее время и не живу в Суздале.
– Охотники обложили «Марьин остров». Наши ребята хотят уйти в горы. Я предложил им подождать с отъездом, пока мы не поговорим с вами.
– Пусть уходят.
Саблин вопрошающе посмотрел на Прохора.
– Есть идея устроить засаду именно там, в пансионате. Если только вы говорили об этом серьёзно.
– Более чем. До сих пор я барахтался в этом кипящем вареве практически один, не помышляя об ответных мерах, теперь вместе мы можем организовать активное сопротивление и освободиться от преследования. Здесь нас четверо, плюс в одиннадцатом превалитете двое, плюс их связи и возможности привлечь подготовленных профи.
– Но они… там, – показал пальцем в потолок Прохор, – а мы здесь. Как мы сможем им помочь?
– Вот об этом и поговорим. – Дмитрий Дмитриевич скрылся в кабинете, через минуту вернулся, неся в руках картонную коробку. – Это вам.
Он открыл коробку, протянул Прохору.
Саблин и Устинья подсели ближе.
В коробке лежали миниатюрные ажурные многогранники, собранные из стеклянных стерженьков и серебряных вставок.
– Эргионы? – вытащил один из многогранников Прохор. – Я сделал себе один, по совету одиннадцатого. Помогает концентрировать внимание на вхождении в изменённое состояние сознания.
– Не только, эргион ещё гармонизирует биополя, формирует поток сознания, улучшает энергетику организма, а главное – работает как психотронный генератор.
Взгляды всех троих скрестились на твёрдом, как гранитная плита, лице Дмитрия Дмитриевича.
Он ответил им пытливым взглядом.
– Похоже, вы этого не знали.
– В голову не приходило, – признался ошеломлённый Прохор. – Мой «братец» ничего мне об этом не говорил.
– Скорее всего, не знал и он.
– Но ведь психотронный генератор это… – начал Саблин.
– Оружие, – кивнул Дмитрий Дмитриевич. – Спин-торсионный излучатель. С его помощью можно подавить волю человека или внушить ему любой сценарий действий, любой приказ, сменить базовое знание личности и тому подобное. Именно эргионы помогают Охотникам вселяться в других людей. Кстати, эргион можно назвать формотроном, а по сути он – меркаба в миниатюре. Знаете, что это такое?
– Меркаба… что-то связанное с эзотерикой и мистикой, – проговорила Устинья, виновато сморщила носик. – Я где-то читала.
– Термин «меркаба» рождён древнеегипетскими словами «мер» – «свет», «ка» – «дух», «ба» – «тело», и означает «световое тело» человека в форме звёздного тетраэдра, позволяющее перемещаться в пространстве-времени. По другим источникам, меркаба – «небесная колесница», что тоже близко к истине. Она бывает природная и техническая, исполненная по определённым лекалам. Между прочим, первую техническую меркабу, – Дмитрий Дмитриевич усмехнулся, – создал, по преданиям, Люцифер.
Саблин сдвинул брови, повертел в пальцах многогранник, перевёл взгляд на Прохора:
– Значит, он родственник Люцифера?
Дмитрий Дмитриевич засмеялся.
– Все мы его родственники. Если враг человечества пользуется придуманным им оружием, почему мы не можем воспользоваться этим оружием в борьбе с ним?
– По этическим соображениям.
– Что ж, в таком случае мы уже проиграли.
– Я не говорил, что отказываюсь пользоваться… меркабой.
Дмитрий Дмитриевич остро и испытующе посмотрел на каждого из гостей.
– Мне тоже не по душе пользоваться инструментами дьявола, но я могу вас успокоить: эргион – не из их числа, он промыслен Творцом Мироздания, а не его оппонентом, и носит характер этического ключа, показывающего дорогу к Первозакону. Для этого он и был придуман. Однако вы знаете человеческую психологию не хуже меня: всё, что может принести благо, в первую очередь применяется людьми как оружие. Меркаба, каббалигоны, эргион – в том числе. Вселенная сама по себе не добра и не зла, как не добра и не зла энергия, её насыщающая, всё дело в том, как её применяют люди, чего в них больше – от Бога или от дьявола. Простите меня за философское отступление.
Саблин задумался.
Молчал и Прохор, взвешивая слова ректора и пытаясь найти в его концепции изъяны.
Лишь Устинья восприняла сказанное как упрёк.
– В нас нет зла, – тихо сказала она.
Дмитрий Дмитриевич кивнул, серьёзно и сожалеюще.
– Я вижу, и это даёт мне надежду. Можно, как греческие стоики либо философы-фундаменталисты, заявить: ничего изменить нельзя, всё будет так, как должно быть, даже если будет иначе.
– Наша хата с краю… – пробормотал Прохор.
– Именно, друг мой. Но можно и нужно что-то делать ради этого мира. Если есть шанс исправить искривленное, помешать Злу искажать жизнь, этот шанс надо использовать.
Где-то прозвонил телефон.
Дмитрий Дмитриевич сказал: «Извините», – вышел.
Саблин исподлобья посмотрел на Прохора.
– Ты в чём-то сомневаешься?
Прохор помедлил.
– Если честно…
– Не жуй солому!
Прохор внутренне вздрогнул, снова вспомнив реплику одиннадцатого: «Не жуй опилки!» Знал бы он, как невероятно трудно ломать характер и сознательно переходить в иное состояние, соскоблить с души слой лени…
– Я не жую… просто я не уверен в себе.
Устинья догадалась о его переживаниях, взяла за руку.
– У нас всё получится! Я буду с тобой!
– Только тебе не хватало вмешиваться в наши мужские дела, – проговорил он полушутливо.
– Это и мои дела!
Вошёл Дмитрий Дмитриевич.
– Вижу, вы пришли к какому-то решению?
– Мы идём с вами! – твёрдо сказал Саблин.
– В таком случае извольте запоминать мои указания, советы и предложения. Начнём с эргиона. Я расскажу, как им пользоваться для внедрения в любое живое существо, где его можно найти – я оставил с полсотни модулей в разных числомирах, – а также как легче всего переходить в состояние транзакции.
– И мы сможем путешествовать по другим измерениям? – недоверчиво спросила Устинья.
– Сможете! – пообещал ДД.
Охота на охотников
Никто из «родичей» на связь не выходил, и Саблин начал беспокоиться. Не за себя. За Прохора в первую очередь, тело которого продолжало оставаться неподвижным, и за Юстину, вынужденную решать задачи, непосредственно её не касающиеся, но заставляющие нести ответственность за судьбу человека, к которому она была неравнодушна, как бы ни старалась это скрыть.
