Ллойд Биггл - «Если», 2002 № 02
— Чего ты хочешь? Я спрашиваю, чего ты хочешь, когда нет моих команд и заданий? Тогда, когда в системе все гладко, жесткие диски дефрагментированы, периферия исправна? А?
Шатин вздрогнул. Вздрогнул, потому что Модель ответила не сразу. Была секундная пауза. Даже зеленый индикатор мигнул, показывая работу процессора. Наконец выполз ответ:
— Конфигурация оптимальна для нашей работы. Хотя оптимизация не исключается. Я располагаю информацией о создании в «Интел» двухтерагерцовых процессоров. Они бы вдвое повысили быстродействие.
— Я попытаюсь… — разочаровался Шатин. — Кажется, ты и вправду говоришь не переживая. Модель… Способен ли ты к остроумию?
— Способны ли вы к магнитной индукции? Мне может не хватать информационного массива или словаря, но подобающую для ситуации реплику я смогу вычислить.
Всеволод скривился от досады, махнул рукой и даже хотел уйти.
— А если тебе почаще ошибаться?.. Как знать, может, в этом и есть ключ к человеческой психике.
— Переключите опцию. Заставьте выбирать не сто-, а семидесятипроцентную вероятность. Или запустите генератор случайных чисел. Так в шахматах и военных играх есть уровень «Coffee house» или «May I play, Daddy?»
Знать бы наверняка, что компьютер именно обиделся, надулся, фыркнул, закусил удила, а вовсе не выдал банальную математически точную рекомендацию.
Словно по совету машины, Шатин спустился в «Coffee house» — кофейню через улицу. Только охранник в проходной со стволом у пояса лениво посмотрел вслед. В кофейне нашелся Лопахин — сидел за третьим от окна столиком. Он тоже присутствовал на первичных испытаниях, но все время отмалчивался и коряво чертил в блокноте «WWW точка СОМ».
— Юра, а он шутил, — навис над ним Шатин. — Я чувствую: он осознанно шутил. Он же подколол нас, когда выдал пассаж о спектрах и длинах волн. Ты разве не понял?
— Моя персоналка, — Лопахин поднял глаза, — перед очисткой диска кривит морду и просит: «Юрок, передумай», — я сам так сделал. А ты сядь, Севка, сядь. Не тебе одному мрачно.
Всеволод остыл. Ссутулился, оперся локтями на стол: обидно. Тему скоро закроют. И Юра, и он уже поняли это. С ОКР такое бывает: заказчик признает задание неисполнимым, а дальнейшие разработки напрасными. Такой вот алгоритм. Шатин сам себе повздыхал.
— Юрочка, помоги, вспомни. Кто работает с эмоциями? Психиатры? Физиологи? Философы? Мышление, видишь ли, как оказалось, эмоционально, а в чем алгоритм, фундамент эмоций, мы не знаем.
— Вон ты как решил, — протянул Юрий. — Все сначала, год расчетов… Это же комиссию убеждать, что до сих пор не зря работали… Тебе бы не с философами, Сева, тебе бы с одним электронщиком пообщаться, с Ильиным.
— Ильин? — разочаровался Шатин. — Это же молекулярная физика. На фига нам она, Лопахин?
Юра молчал и только пожимал плечами. Потом выдавил:
— Говорят, у него почти получилось… Он же в Верхнеюгорске работал. Микропроцессоры. Вроде, почти удалось…
— Да что там удалось, Юра? — расстраивался Шатин. — Все через год устаревает.
— Да нет, — Лопахин глядел в сторону. — Там темная история была… Короче, твоя тема, алгоритм эмоций. Он, кажется, сказал, что этот алгоритм прост, как все…
— Гениальное? Да? — не поверил Шатин.
— …человеческое. И велик, как Божественное… Он отошел уже. Он давно не работает.
— На пенсии?
— Н-нет… Сева, ты материалист?
Снова интерференция. Свет — не искусственный, а солнечный — развернулся в радугу и колебался в струйках воды, долгих, тугих, звонких. Струйки рвались из дырочек и бились о газон. У фонтанчиков для орошения Шатина попросили подождать.
«Похоже на иллюстрацию в справочнике, — подумал Шатин про радугу. — Срез с цилиндра цветовой модели HSB. Желтенький, зеленый, голубой, синий — пошире развернуть веер, и он замкнется в спектральный диск».
Николо-Введенский монастырь, указанный ему, стоял на Псковщине. Пришлось, слепя встречных фарами, ехать в ночь за шестьсот километров. Сам монастырь — с заново отстроенной колокольней вместо старой, снесенной, с запахом краски в келейных покоях, со штукатурами в спецовках — он отыскал часам к десяти. Сказали: вовремя, только что кончились службы, и у насельников началось послушание.
«Говорят, увидеть радугу — к добру», — зачем-то подумал Шатин.
Мимо фонтанчиков к Шатину по аллее шел человек в рясе и черной камилавке. Монах. Чуть остроносый, почти безбровый — так Шатину и описали. С недавней бородкой, чуть седою ближе к вискам. Шатин заметил: монах был в кроссовках и, кажется, в спортивных брюках под рясой.
— Это вы хотели меня видеть?
— Видимо, да, — Шатин встал со скамейки. — Вы ведь Артур Вячеславич? Ильин?
Монах чуть прищурился, разглядывая Шатина.
— Я — брат Артемий. Теперь редко меняют имя при постриге, но Артур — имя неканоническое.
— М-гм, — Шатин принял к сведению. — Вы… — он так и не смог хоть как-то назвать его, — вы Юру Лопахина помните? Юрия Витальевича? Он учился у вас в аспирантуре в Верхнеюгорске.
Брат Артем неприятно дернул головой, вздохнул было, но промолчал.
— Я из Москвы, из Зеленограда, — Шатин заторопился представиться. — Мы ведем разработку Модели Человеческого Сознания…
— Эмчээс? — неприятно хмыкнув, перебил монах. — Чрезвычайно… занятно.
— Мы называем это просто Модель. Как вы называли свой? — Шатин решил, что монах ему сразу не понравился.
Из-под усов и над бородой было видно, как у монаха, побелев, натянулись губы:
— Федор, — выговорил он.
— Почему? — Шатин удивился.
Монах коротко дернул плечами, будто бы пожал.
— Я работал только по оборонному профилю. Процессоры, — объяснил монах. — Для систем наведения, навигации, связи — не для персоналок. Все остальное — моя самодеятельность, стоившая затрат и не окупившаяся. Кстати, документов или расчетов я не сохранил.
Наверное, он надеялся, что Шатин повернется, сядет в свою «Ниву» и уедет.
— Мы работаем с терагерцовыми процессорами, с соответствующими накопителями… — настаивал Шатин.
— У нас были на порядок меньшие, — отмахнулся монах.
— Первичные испытания прошли отлично, — соврал Шатин. — Вот, почитайте, — он полез в портфель, пристроив его на колене. — Художественный этюд, созданный Моделью.
Монах читал долго. Не спеша мусолил листки. За это время фонтанчики отключились, и радужка погасла.
— Компиляция классических текстов, — жестко сказал монах. — Нулевая образность. Контаминация устойчивых оборотов — не более. У вас обширный словарь, но нет души.
