Стивен Бакстер - Корабли времени
Примерно через час мы вышли на зловещий бугорок. Запах стоял такой, что пришлось прижать к лицу платок. Тело было настолько обезображено огнем, что сначала я принял его за труп животного – может быть, молодой диатримы. Но тут же услышал за спиной крик Стаббинса.
Я подошел поближе – из почернелой массы высовывалась женская рука. Она чудом уцелела: пальцы были сложены, как у спящей на безымянном пальце блестело маленькое золотое кольцо.
Бедняга Стаббинс отшатнулся в сторону, к деревьям, и я услышал, как его рвало. Я снова почувствовал себя по-дурацки, стоя среди выгоревшего леса, увешанный гирляндами орехов с водой.
– Что, если все они – такие, сэр? – спросил Стаббинс, наконец.
– Какие?
– Ну, вы понимаете – такие, как она. Что, если мы так и не найдем никого в живых? Если их всех постигла та же участь?
Положив руку ему на плечо, я искал силы, которой не чувствовалось.
– В таком случае, вернемся на пляж. И будем пытаться выжить дальше. Но мы сделаем все, от нас зависящее, Стаббинс. Мы должны это пройти. Иначе потом не простим себе этого. Давай, это ведь только начало.
Белые белки глаз выкатились на его чумазом лице.
– Нет, – сказал он. Вы правы, сэр. Мы сделаем все – если есть еще смысл. Но…
– Что такое?
– Ах – ничего, махнул он рукой, распрямляясь по стойке «смирно», в полной готовности продолжить начатое.
Он не договорил. И в этом умолчании крылась страшная правда. Если из всей экспедиции спасся лишь он, да мы с морлоком, то мы обречены коротать здесь век до конца. И когда наши кости покроются приливом, на этом все будет кончено. И хорошо, если наши окаменелости попадутся под лопату какому-нибудь садовнику в Хампстеде или Кью, через каких-нибудь пятьдесят миллионов лет.
Ничего не скажешь – суровая перспектива. И очень ненадежная. И что же Стаббинс имел в виду – что мы должны сделать лучшее, из того, что у нас осталось в нашем распоряжении.
В угрюмом молчании мы оставили обгоревшие останки, двинувшись навстречу тому, что готовила нам судьба.
Трудно сказать, сколько времени мы провели в лесу, потому что быстро утратили чувство времени в монотонно черном пейзаже. Даже Солнце как будто остановилось в небе над курящимися пнями. На самом же деле прошел всего час, когда мы услышали треск – словно к нам кто-то приближался со стороны чащи.
Глаза Стаббинса округлились как два шарика слоновой кости – от страха – и мы замерли, не дыша.
Что-то шло из обугленных теней, запинаясь и спотыкаясь о пни и коряги – и чем ближе, тем яснее становилось, что это человек.
С сердцем, подскочившим к гортани, я бросился вперед, не разбирая дороги, ни того, что было под ногами. Стаббинс спешил рядом.
Это была женщина – она лежала на земле, опираясь спиной о дерево. Она тянула к нам руки и бормотала что-то неразборчивое. На ней были обгоревшие лохмотья униформы, а руки сожжены, особенно внутренняя сторона предплечий.
– Все… все будет в порядке, – лепетал ей присевший рядом Стаббинс. – Мы пришли за тобой, мы вытащим тебя отсюда, ты будешь жить, слышишь…
Лицо ее было обожжено, но губы и глаза странным образом уцелели: видимо, она как-то успела прикрыть их руками – или же на ней был противогаз, который сгорел – и на коже прилипли остатки горелой резины, отчего казалось, с лица слезали паленые струпья. Так она ценою рук спасла свое лицо.
Женщина открыла глаза – то, что это женщина, мы сначала смогли понять только по тонкому стону. Рот ее открылся и оттуда раздался слабый шепот, который мог заглушить стрекот кузнечика.
Я склонился ниже над ее лицом, стараясь не смотреть на сгоревшие уши и почерневший пенек носа:
– Воды… Ради Бога, воды…
Это была Хилари Бонд.
13. Что рассказала Бонд
Мы со Стаббинсом просидели возле Хилари несколько часов, отпаивая ее маленькими глоточками водой из наших скорлупок. Стаббинс периодически отправлялся в обход по лесу, кружил там и звал, в надежде, что кто-нибудь еще откликнется. Мы пытались обработать раны Хилари при помощи полевой аптечки, которая имелась у Стаббинса, как у каждого солдата. Но ее содержимое было рассчитано лишь на мелкие порезы и ссадины и тому подобное – и совершенно не годились для Хилари. В данном случае были попросту бесполезны.
Хилари была слаба, но в сознании, так что смогла рассказать мне все, что случилось.
После того как она оставила меня на пляже, Хилари бросилась по лесу в сторону лагеря, но не успела приблизиться и на милю, когда над ним завис мессершмитт.
– Я увидела бомбу в воздухе, – прошептала она. Я поняла, что это каролиний – только он горит так – ни с чем другим не спутаешь. Правда, мне еще не приходилось такого видеть, но рассказывали на лекциях по гражданской обороне. Я знала, что надо делать в таких случаях – но тут оцепенела, словно кролик на забойке! К тому времени, когда я пришла в себя, времени прятаться уже не было, я только успела закрыть лицо.
Вспышка была невыносимо яркая. Свет прожигал кожу насквозь. Казалось, передо мной распахнулись двери ада. Я чувствовала, как плавится плоть, как она тает – у меня на глазах горел кончик носа, как маленькая свеча – потрясающее зрелище…
Тут она закашлялась.
Затем затряслась земля под ногами – «точно сильный ветер пронесся по лесу» – это была взрывная волна – и ее понесло, покатило, пока не ударило о ствол – и она потеряла сознание.
Когда она пришла в чувство, пламенный столб сиял из воронки, точно демон, выбирающийся из Преисподней, изрыгая пар и расплавленную магму. Вокруг нее не уцелело ни единого дерева, но ей повезло – Хилари оказалась достаточно далеко от эпицентра взрыва, иначе бы ей не выжить. К тому же ее не завалило пеплом и горящими головнями.
Она пыталась ощупать нос – и в ее руке остался отколовшийся огарок. Она непонимающе рассматривала его.
– Но боли никакой не чувствовала, – это было так странно, – рассказывала она. – Боль пришла потом, отплатив за все с лихвой.
Слушая все это в мрачном отчаянье, я не мог выгнать из воспоминаний хрупкую девушку со шрамом на ноге, с восторгом собирающую раковины на берегу моря. Всего считанные часы отделяли нас от этой картины, которая уже, увы – казалась невероятной. Но еще невероятнее была реальность.
Затем Хилари овладел сон. Ей так показалось. Когда она пришла в чувство, лес погружался во тьму – пожар понемногу унялся и боль, по непонятным причинам, отпустила. Возможно, это было вызвано нарушениями в нервной системе.
С превеликими усилиями, истощенная болью и жаждой, она поднялась и стала ползти к эпицентру взрыва. Что было равносильно самоубийству.
– Я помню эту неземную красоту сияния каролиния. Она манила меня, как пламя свечи – мотылька. Никогда не думала, что смерть может быть так притягательна.
