Джеймс Уайт - Космический психолог
На самом деле там О'Мара ни разу не бывал, но каждый уголок парка, сада, тенистые аллеи, расположение палат и ординаторских – все это было ему знакомо по воспоминаниям его партнерши по разуму, которая здесь училась и работала.
Кледент, чья шерсть шевелилась, выражая нетерпение и радость, уже поджидал О'Мару у входа в свой дом. О'Мара расплатился с таксистом и потянулся, чтобы размять затекшие спину и ноги. Кельгианин указал на собственный, более вместительный и удобный автомобиль, припаркованный в нескольких метрах от дома, и сказал:
– Пришлось, как выражаются земляне, подергать за несколько ниточек, но я его все-таки раздобыл. Наверное, ты спешишь им воспользоваться?
– Просто сгораю от нетерпения им воспользоваться, – признался O'Mapa, – но не то чтобы безумно спешу. На этот раз я не в отпуске, и мне больше не нужно возвращаться в Главный Госпиталь Сектора. Так что, надеюсь, мне удастся остаться здесь насовсем. У меня и сейчас есть время, и будет потом, чтобы поговорить с тобой и с твоими домашними и поблагодарить тебя за все, что вы сделали для нас за все эти годы. Долг за то, что я спас твою шерсть после несчастного случая на «Крескхалларе», уже давно оплачен сторицей.
– Посмотри, как движется моя шерсть, – сказал Кледент. – Разве она не прекрасна, хотя прошло уже столько лет? А ведь могло быть совсем иначе. Моей жизнью, успешной карьерой после того ужасного происшествия, моей любящей женой и детьми я обязан твоим удивительным познаниям и чудовищному нарушению субординации в отношении капитана корабля. Также я обязан всей свой жизнью таланту и умению женщины-землянки. Этот долг никогда не будет оплачен сполна. Но видимо, ты в очередной раз говоришь не то, что думаешь, как это свойственно землянам, поэтому садись в мою машину и прекрати проявлять учтивость в общении с тем, кому чуждо даже само это понятие.
Автомобиль набирал скорость. Когда дом Кледента остался далеко позади, кельгианин поинтересовался:
– А как поживает существо Джоан?
– Она поздравляет тебя с рождением очередного внука, – ответил O'Mapa, – и пишет, что у нее все хорошо. Читая между строк, я не заметил ничего такого, что говорило бы о серьезных разногласиях между ее супругом, ею и их двумя взрослыми отпрысками. В своих последних двух письмах, как бы выразился ты, она показывает счастливую шерсть.
Они проехали еще с милю, и только потом Кледент заговорил снова.
– Знаешь, – сказал он, – лично мне она казалась зрительно отталкивающей, но когда я показал ее фотографию, сделанную во время круиза, одному землянину, моему партнеру по делам бизнеса, то он мне сказал, что она – просто красотка и что тебе жутко повезло. O'Mapa, ну почему ты не продолжил и не развил отношения с ней, почему ты вместо этого...
– Ты знаешь почему, – прервал его O'Mapa.
– Знаю, – отозвался Кледент, – но считаю, что ты чокнутый.
O'Mapa улыбнулся:
– Я – психолог.
– И притом очень хороший, – заметил Кледент. – Это я тоже знаю. Но мы приехали. Я с тобой не пойду, потому что мне там не по себе. Поневоле вспомнишь, что и я мог бы там очутиться.
Приют представлял собой большое здание, окруженное лужайками и садами. Его обитатели были скрыты от взглядов случайных прохожих за густыми и высокими живыми изгородями. О'Мара достал из кармана ключ, отпер калитку и, держа в одной руке дорожную сумку, а в другой – контейнер с аппаратурой, неторопливо направился к дому. Он узнал некоторых обитателей Приюта, возлежащих на траве подобно пушистым вопросительным знакам или скользящих между цветочными клумбами – он уже давно научился отличать кельгиан друг от друга. По пути О'Мара приветствовал знакомых. Некоторые отвечали ему приветствиями и парой фраз.
Войдя в здание Приюта, О'Мара поднялся по узкой лесенке. Его комната выглядела в точности так, как тогда, когда он был здесь в последний раз, только теперь здесь было чисто прибрано, а еще... еще она украсила его любимые картины ветками праздничного ароматического растения. О'Мара опустил сумку на маленькую узкую кровать, захватил с собой контейнер с аппаратурой и, спустившись по лестнице, направился к кабинету.
Только он в этом учреждении мог издавать такие звуки при ходьбе, поэтому не удивился, когда оказалось, что она уже ждет его. О'Мара поставил контейнер на столик у входа и, придерживая его одной рукой, обернулся к ней. Пауза затянулась. Другой бы уже сказал: «Привет», или спросил бы, приятной ли была дорога, или еще какими-нибудь словами разрядил атмосферу, но кельгиане не отличались способностью вести светские беседы.
– Уйдет несколько минут на то, чтобы распаковать и собрать аппаратуру, – сказал О'Мара. – Потом она будет готова к использованию. Ты позволишь мне поработать с тобой?
– Не знаю, – ответила Маррасарах. Маленькие участки ее шерсти, сохранившей подвижность, нерешительно ощетинились.
– У тебя был целый год на раздумья со времени моего последнего визита, – негромко проговорил О'Мара. – Теперь я порвал все профессиональные связи с Главным Госпиталем Сектора и собираюсь остаться на Кельгии до конца твоей и моей жизни, и ты можешь еще немного подумать. В чем проблема? Только не забывай: твое сознание мне знакомо так же хорошо, как тебе самой.
– Тебе было знакомо мое сознание, – возразила Маррасарах, – того времени, когда я стала донором мнемограммы. С тех пор оно изменилось – изменилось к лучшему. Это произошло исключительно благодаря твоей психотерапии и твоему безграничному терпению. Но я ничего не знаю о твоем сознании, кроме того, что могла домысливать, судя по твоим словам и поступкам. Но мне кажется, что мне этого достаточно.
– Но этого недостаточно мне, – сказал О'Мара и указал на контейнер. – В госпитале я воспользовался моим влиянием на Приликлу – единственного, кто знает о нас с тобой, и упросил его изготовить мою мнемограмму. Она у меня с собой. Я могу говорить с тобой, описывать свои чувства словами, но я не найду слов, чтобы рассказать обо всей их глубине и объяснить, почему я столько лет скрывал их. А за несколько минут ты сможешь узнать обо всем.
– Я боюсь, – сказала Маррасарах, – узнать обо всем.
О'Мара ждал, что она скажет еще что-нибудь. Казалось, даже участки погибшей шерсти кельгианки взволнованно шевелятся. Будь Маррасарах человеком, он бы подошел к ней поближе, положил бы руку на ее плечо, сказал бы что-нибудь ободряющее, но в данном случае это было исключено.
– Ты знаешь обо мне все, потому что в твоем разуме – моя мнемограмма, – наконец проговорила кельгианка. – Но ты забываешь, что теперь мое сознание уже не таково, каким было прежде, О'Мара, и изменил его ты. По причинам, которые ты описывал мне словами и которые мне не до конца понятны, ты взялся за мое лечение. Ты сделал это не из жалости к моему увечью, как ты утверждал, а потому, что я для тебя представляю психологическую проблему, решению которой ты готов посвятить все свои отпуска, за исключением самого первого – того самого, во время которого ты и женщина-землянка Джоан спасли шерсть Кледента. Ты говорил, что тобой движет неудержимое преклонение перед той личностью, какой я была когда-то, и...
