Николай Дашкиев - Торжество жизни
Джон чувствовал себя так, словно обещанные двадцать тысяч долларов уже лежали у него в кармане. Но где-то в глубине сознания, не заглушенная алкоголем, билась тревожная мысль: «Двадцать тысяч долларов! Какая ничтожная цена за частицу живого человека, за живой человеческий глаз, умеющий смеяться и плакать, видеть и чувствовать. Ах, Джон, бедный Джон, что же ты — мясная туша, что тебя раскупают по кусочкам? Бедный Джон, мой бедный Джон!»
Мысль становилась отчетливее, вот она уже стонет голосом матери, давным-давно умершей, ласковой, доброй… Это она перед смертью так стонала, обхватив голову Джона руками, зная, что оставляет сына одного в неуютном, злом мире — беспомощного, маленького…
А Джон — большой, но такой же беспомощный, как в детстве, идет по улице, сжимая кулаки, стараясь заглушить в себе этот стонущий голос, и, не выдержав, вновь заходит в таверну.
Его выносят оттуда под утро мертвецки пьяного, без гроша в кармане, и кладут на холодный мокрый тротуар.
Над узкой улицей, над грязной Темзой нависла непроглядная пелена. Она колышется, превращая все в бессмысленный хаос, проглатывает звуки, угнетает, давит. И стирается грань между холодной жуткой ночью и наступающим днем — серым, как безысходная тоска.
В этот день из Лондона на Восток выедет человек, у которого в кармане рядом с детальной биографией доцента Великопольского, будет лежать адрес Онкологического института, где был на практике Степан Рогов.
В этот день боцман Джон Кэмпбелл понесет свой живой глаз покупателю — американскому одноглазому мистеру. Боцману даже не дадут обычных двадцати тысяч долларов: его глаз ненадежен. Боцман получит лишь полцены и будет долго умолять доктора Меджиссона уступить тысячу долларов за лечение… И Меджиссон уступит, взяв с Джона Кэмпбелла подписку о том, что ввиду неизученности «мраморной болезни», он, Джон Кэмпбелл, не будет возбуждать судебного дела против профессора Меджиссона, если ему, Меджиссону, по прошествии одного года и после применения всех известных средств не удастся вылечить вышеупомянутого боцмана Джона Кэмпбелла.
Но все это будет днем. А сейчас, в предрассветных сумерках, Лондон все еще тих и молчалив, а боцману Кэмпбеллу на холодном тротуаре снится чудесный сон.
Глава XV
Вирус Иванова
Вечером десятого октября Степана Рогова вызвали на визефонный пункт. Карпов высказал предположение, что вызывает профессор Кривцов: в Москве у Степана знакомых не было.
Ровно в двадцать два тридцать, как указано было в извещении, на двери девятой кабины зажглись буквы: «Москва- по вызову № 44–12», и Степан с Колей поспешили к визефону.
Кабина была почти пуста. Не было аппарата, не было телефонной трубки. На столике у стены виднелась небольшая черная кнопка да врезанный в стену тускло поблескивал стеклянный экран. Неярко горела настольная лампа под темным козырьком.
Но вот Степан нажал кнопку, и экран вспыхнул золотистым светом. По нему быстро пробежали разноцветные тени, остановились… И вот уже виден столик, на столике лежит портфель и шляпа и над всем этим — рука. Степан сразу узнал — это была рука профессора Кривцова. А вот появился он сам, и в тот же момент в кабине послышался его голос:
— Ну, здравствуй, Степан! Э, да ты не один? А ну-ка подвинься, — кто там с тобой? А, здравствуй, Коля! И как вам не совестно: открыли вирус Иванова, а я об этом должен узнавать от профессора Ивлева.
Голос звучал настолько естественно, что и Степан, и Николай машинально повернули головы, как бы желая удостовериться, что профессор не прячется за матерчатой обивкой стены.
Профессор Кривцов захохотал:
— Друзья, не вертите головами! Ведь это установка объемного звука. Вот что, Степан, наклонись ко мне, я выдеру тебя за уши!.. — Он протянул руку вперед, и Степан с Колей испытали ощущение, что рука отделяется от экрана, выходит в воздух, тянется к их волосам. Изображение было также объемным.
Профессорский бас рокотал уже примирительно:
— Ну, хорошо… На этот раз прощаю, — не дотянусь рукой за тысячу километров.
Степан оправдывался:
— Я ведь не знал вашего адреса…
— Не знал! Академия наук, конференция! Почему я, когда услышал сегодня утром о вашем открытии, сразу же нашел тебя?
Затем он сказал уже совершенно серьезно:
— Поздравляю тебя, Степан! Поздравляю тебя, Коля! Если подтвердятся предположения профессора Климова, ваше открытие будет обозначать новую эру в медицине.
— Иван Петрович, ведь это вы открыли вирус. Мы с Колей лишь выполнили ваше задание.
— Кто открыл вирус? Какое задание? Ничего не пойму.
— Ведь это вы посоветовали мне испытать на «переживающих тканях».
— Ах, это! — профессор Кривцов откинулся на спинку стула и покачал головой. — Кроме этого способа исследования, я рекомендовал тебе еще десять. Но — молодцы! Молодцы и молодцы. Горжусь обоими. Ну, а как дальнейшие успехи? Ведь я получил старые сведения.
— Все то же, Иван Петрович. Стойкости вируса так и не удается добиться.
— Продолжайте исследования на тканях. Я приеду через неделю. Так вы уже перебрались в Микробиологический? Хорошо. Ивлев вам поможет, мы договорились обо всем. Ну, всего хорошего, друзья! Желаю большой, настоящей удачи!
Изображение расплылось, по экрану пробежали разноцветные тени и все исчезло.
Стойкости вируса Иванова добиться не удавалось. Небольшие тусклые пятнышки на поверхности ткани — вот и все, в чем проявлялось вирусное заболевание. На протяжении двадцати восьми минут, после трехсуточного инкубационного периода, вирус Иванова был виден на экране электронного микроскопа, затем разрушался, и все дальнейшие попытки обнаружить его оставались безрезультатными. Пятнышки на живой ткани продолжали существовать. Их количество не увеличивалось, но окраска и форма изменялись — медленно, едва заметно. Создавалось впечатление, что процесс длится, но отсутствуют какие-то ускоряющие вещества — катализаторы.
Именно поисками таких катализаторов и занимались Степан Рогов и Коля Карпов.
Все попытки приносили неудачу, создавались и последовательно разрушались десятки гипотез, приходили к концу оставшиеся кубические миллиметры сыворотки.
И Степан, и Коля Карпов выбивались из сил. Особенно тяжело было Коле: он продолжал работать у Великопольского и очень страдал, беспокоясь о Тане.
Но о Тане Снежко беспокоился не один Карпов. К середине октября с практики возвратилось большинство студентов-выпускников, и в адрес Дальневосточной экспедиции полетели десятки радиограмм. Но там, как видно, некогда было подробно отвечать на запросы. В ответ пришла одна короткая радиограмма: «Исследования успешны. Состояние Тани удовлетворительно. Вылетаем двадцать шестого».
