Елена Асеева - К вечности
Обод, наконец, дрогнув, остановил свое перемещение. И я, торопко отворив очи, увидел, как выровнялась дотоль его ступенчатая поверхность. Одновременно пропала вязкость и мои стопы, вынырнув из нее, оперлись о плотную золотистую с серебряным отливом гладь. И также мгновенно исчезли подпорки допрежь удерживающие меня.
Кажется, я на долю, секунду, бхарани, капелюшечку такого разного времени, оперся о собственные конечности. Ощутив их бытие, как и бытие всего своего тела. Аки уже в следующее мгновение они ослабли, и я повалился плашмя на спину.
Право молвить, все это случилось так скоро, что я не успел испугаться. Ибо, еще не достигнув поверхности обода, я был подхвачен на руки Отцом. Он резко ступил с площадки на Коло Жизни, и, поймав мое мягкое уже и в руках, не имеющее силы, тело прижал к груди. И тотчас срыву, дернувшись, тронулись с места вперед спицы, продолжив свое естественное движение… Движение, а значит и существование этой Вселенной, на самую толику времени сдержавшей во имя моего рождения собственное бытие.
А Коло Жизни… его обод зримо для меня многажды расширился. До тех самых невообразимых размеров, величественных для меня и являющихся крохой, искрой для Всевышнего. Точно поколь я на нем прибывал, имея вид малой его части.
Отец, нежно прижимая мое тело к себе, меж тем уже ступил на площадку, по которой днесь курился серебристый дымок, приветствующий меня. И я увидел оставшиеся два ряда вещих птиц гамаюнов серебряной рати, каковые многажды расширив проход, берегли подступы к самому ободу, не забыв низко склонить головы предо мной и Першим. Впереди левого ряда, несколько отстраненно от других гамаюнов, как особо приближенный к Димургам, стоял Гамаюн-Вихо, высоко вздев вверх клинок своего бине. А к нам уже спешили братья моего Творца…
Впервые уступившие сына своему старшему, признавая мудрость и особую чувственность присущую общему нашему Отцу.
Небо, Асил и Дивный, подойдя, обступили нас с трех сторон и полюбовно обозрев, прикоснулись к моему лбу, предоставив сие содеять своему младшему. Перший облобызал меня последним. Хотя он поцеловал меня не только в лоб, но и в очи. Я видел, как на мгновение остекленели его большие, почитай лишенные склеры, темно-коричневые глаза, а после он мягко сказал:
— Приветствую твое рождение, мой бесценный, драгоценный, любезный Крушец!
— Хочу, — я это почти простенал, словно лишившись голоса, обаче знал, он у меня вмале будет звучать высоким тенор-альтино, обладающим светлым тембром, звонкими, верхними нотами. — Увидеть, — все же додышал я, хотя у меня сводила корча губы. — Кали.
— Конечно, мой милый, — ласкающим мой слух бас-баритоном отозвался Перший, и вновь, склонившись, облобызал мои полные с приподнятыми уголками бледно-алые губы. — Я знал, что ты захочешь увидеть живицу и сообщил ей о том. Кали-Даруга уже в Отческих недрах… Вскоре ее векошка достигнет Стлязь-Ра, в Ра — чертогах. И мы сейчас отправимся, мой милый Крушец, туда… На нашу пагоду, и будем там пребывать поколь ты не наберешься сил. Посему вскоре ты увидишь живицу.
Наберешься сил…
Очевидно, это будет долгий срок, потому как без помощи я даже не мог повернуть голову, шевельнуть перстом. Тем не менее, ощущал нежные поцелуи Небо, Дивного и Асила на моих ладонях и стопах.
Мое рождение, как и внешний облик, впитавший в себя образы всех четырех старших Богов, стало для них чем-то большим, чем все пережитое дотоль. Безусловно, я втянул их клинопись еще в себя, поелику, будучи лучицей в самом начале вселения в плоть, сглатывал искры отделившиеся когда-то от них. И сим действом взращивал внутри себя их сияние, их мощь. Поэтому форма лица моего была каплеообразная, как у Небо и Першего, прямой, орлиный нос, с небольшой горбинкой и нависающим кончиком да широкие выступающие скулы, я вобрал от Асила. Выпуклые, нижние веки, длинные густо закрученные ресницы и вроде проходящие по одной линии прямые, короткие брови приобрел от Дивного.
И, конечно, я был также худ, сухопар как старшая четверка Богов, не имел крыльев и тем не столько походил на них, сколько был противопоставлен телосложению Родителя.
— Надобно идти, малецыку нужна биоаура, — вкрадчиво молвил Небо и этими словами придал движения моему Отцу.
Боги немедля переместились позадь Першего, а тот неспешной походкой направился вперед. Широкая площадка ноне удлинилась. Она стала похожа на ездовитую полосу, покрытую рытвинами, выемками, вспученностями и бороздами, и в ее курящемся, едва проступающем дымке стали появляться идущие мне навстречу, абы поприветствовать, старшие братья. Они выступали обряженные в серебряных сакхи и в своих величественных венцах, символизируя единение меж мной и Родителем. Братья, как и старшая четверка Богов, были не обуты, тем подражая им и одновременно поддерживая мою наготу.
Вначале появился Круч, младший из печищи Атефов, следом за ним Дажба, младший из Расов. Стынь, оный ноне уже передал данное величание мне. Темряй, Огнь и Опечь. На Опече теперь восседал ореол-венца давеча врученный ему Родителем. Это был узкий, на вроде бечевки серебряный обод от левого края которого углом отходила одна широкая серебряная дуга. Она сдерживала свои гнутые формы почти на макушке брата и венчалась небольшим колесом, с четко проступающими спицами, украшенными мелкими сапфирами. Две подвески из платины и семи черных крупных жемчужин, на каждой, спускаясь по щекам Бога, завершались мельчайшими пластинками, живописующими пять золотых листочка.
Следом за Опечем выступил Словута, высокий, и в сравнение с иными Расами, достаточно крупный. Его лицо словно правильный круг, где высота и ширина были практически однотипны, живописал на себе небольшой вздернутый нос, толстые, плавной формы сизовато-красные губы, иссиза-голубые очи, крупные и весьма глубокие. Белокурые почти белесые, ближе к ковылю прямые, были волосы брата и такого же цвета светлые короткие усы да островатой формы борода.
Восхитительным выглядел венец старшего брата, что на широком золотом ободе, украшенном пестрой яшмой, удерживал в навершие узких планок серебряно-золотую птицу. Такой же живой, как и змея в венце Отца, сокол был сотворен частью из камней, оными повелевал Словута. А сами планки незримо поддерживающие птицу за края перьев, подле крыльев и хвоста, давали возможность ей не только парить над головой Бога, но и коль надо позволяли каменным лапам с мощными пальцами и когтьми, торопливо сжиматься аль вспять раскрываться.
Мощной стеной в своем истинном образе проявился Стыря, за ним точно затерявшийся Мор и вновь великолепно могутный Усач. Ореол-венца коего представлял из себя платиновый обруч, унизанный по нижней грани небольшими синими сапфирами, с восседающим на нем высоким колпаком из серебряных переплетений, где стыки венчались зелеными, крошечными изумрудами.
