Владислав Крапивин - Голубятня на желтой поляне
А почему на пустых? Что мы знаем про эту линию? А если оттуда, из бесконечности, вылетит на полной скорости поезд?
— Янка! А вдруг кто-нибудь врежется в вагон?
Мы быстро оглянулись.
Вагона не было.
Там, где он только что громоздился чёрным неровным кубом, не было ничего. Только рельсы да высокая трава рядом с ними.
— Не врежется… — прошептал Янка.
Я даже не удивился. Мало ли что может быть на границе разных пространств. Просто сделалось горько-горько. Понял я, что всё кончилось.
Кончились вечера в «Курятнике», приключения, сказка про искорку, неуклюжая моя дружба с Юркой, тайна Глеба, опасности… Даже страхи и опасности мне стало жаль.
— Пойдём… — прошептал я.
И мы пошли к недалёким огням Старогорска.
Шагать по шпалам было неудобно. Ступать на каждую — это слишком частый шаг, а через одну — широко. Я встал на рельс и двинулся по нему, как по канату. Ничего, можно идти. Главное, не думать всё время про равновесие, оно само собой появится.
Янка тоже шёл по рельсу.
Звёзды были очень яркие, да и месяц за нашими спинами набирал силу. Можно было различать дорогу и друг друга. Я посмотрел на Янку, он на меня. Ерёмина куртка была теперь на Янке, и он в ней казался похожим на пингвина-канатоходца из цирка.
Я чуть-чуть улыбнулся. Янка сказал:
— Давай держаться за руки, будет легче идти.
— Давай.
В самом деле стало легче. Не так шатаешься, когда рука в руке. Янкины пальцы были тёплые и очень тонкие. Но они были крепкие…
Так мы шли минут пятнадцать. А впрочем, кто знает? На часы я не смотрел: вдруг там опять какая-нибудь путаница. Тяжёлая куртка часто сползала с Янкиного плеча, он её поддёргивал.
Я сказал:
— Мешает? Давай понесу.
— Да ничего… Она какая-то вся бумагой набитая. Все карманы.
— Я же говорю, это Глеб мне оставил.
— Гель… А дашь почитать?
Я усмехнулся:
— Ну… пожалуйста.
— А давай сейчас посмотрим…
— Зачем? — удивился я. — Не успеешь, что ли?
— Ну… так. Давай немножко глянем, а? Мне всегда было интересно, что он пишет, а спросить боялся. Там стихи?
— Да с чего ты взял?
Мы остановились. Я включил фонарик.
— Доставай.
Янка вытащил мятые свернутые листы. Серые, исчёрканные.
— Да не то, — сказал я. — Это старые какие-то. В другом кармане возьми.
Но Янка придвинул мою руку с фонариком.
— Гель, смотри… Это Ерёмины чертежи. Это же Васька!
Я увидел какие-то линии, квадраты, а среди них — начерченную фигуру тонконогого роботёнка. А потом, на других листах, его улыбающуюся квадратную голову с носом, похожим на рожок чайника. Руки, туловище…
— Гелька! — радостно сказал Янка. — Раз есть чертежи, можно сделать Ваську!
— Мы же не умеем.
— Научимся! Главное, что есть чертежи!
— А искорка? Её-то нет.
— Гель… Разве мы не можем сделать вторую?
«А ведь правда же! — подумал я. — Мы же помним рецепт!»
Но тогда опять… Опять надо жить с оглядкой, бояться всяких клоунов и других непонятных врагов.
Но если прятаться от них, так и не поймёшь, кто они такие! Не поймёшь, зачем им нужна искорка и почему так легко разлетелся от удара барабанной палочки гипсовый дурак с веслом…
А он хорошо разлетелся!
Я засмеялся, вспомнив это. А потом честно сказал Янке:
— Страшновато.
— Из-за Клоуна?
— Из-за пальца. Я знаешь как боялся иголкой тыкать. А теперь опять…
— Я ещё больше боялся.
— Ты?!
— Конечно. Ты всё же сам проткнул, а я струсил… Ну, ничего.
— Как-нибудь, — согласился я.
— Зато будет Васька.
— Будет, — сказал я. И подумал, что ничего ещё не кончено.
Мы затолкали чертежи в карман и опять пошли по рельсам. Каждый по своему. В одной руке я держал Янкину руку, а в другой сжимал Юркину монетку. И всё время помнил, что где-то далеко от нас так же шагают Юрка и Глеб. И, наверно, держат в ладонях голубка с искоркой. И помнят про нас.
— Гелька! — вдруг встревоженно сказал Янка. — А ведь нас всего двое!
— Ну и что?
— А капелек надо не меньше трёх. Кто ещё даст?
Я даже не задумался. Сразу мелькнула в памяти огненная рубашка и весёлое лицо.
— Даст, — сказал я.
— Надо, чтобы надёжный человек.
— Он надёжный. Тот мальчик, что принёс от Ерёмы письмо.
— А, ясно, — откликнулся Янка, и я понял, что он улыбнулся.
Но тут же он печально сказал:
— Нет, Гелька, ничего не получится.
— Почему?
— Ты же скоро уедешь в Ярксон.
Я не сразу ответил. Не так-то легко было ответить. Я вспомнил печальные мамины глаза и ещё многое вспомнил. И отца, и свои тревоги. А Янка ждал, а понимал, что он ждёт. Почему-то мне вспомнилось, как он при первой встрече загораживал скрипку и какое у него было лицо.
И мне показалось, что теперь у него в темноте такое же лицо.
— Нет, Янка, — сказал я. — Не уеду.
Он задышал так, будто сбросил в траву со спины тяжеленный рюкзак. И заговорил быстро и весело:
— Конечно! Нам же столько сделать надо! И узнать про многое надо!
— Про Клоуна…
— Конечно. А когда будет полнолуние, надо пробраться на свалку. Есть на самом деле ржавые ведьмы или нет?
— По-моему, Ерёма не врал, — сказал я.
Справа, от тёмного горизонта потянул ветерок. Сильно зашелестела трава, ночные кузнечики опять примолкли. Ветерок был зябкий, и я вздрогнул, дёрнул плечом. И задел им плечо Янки. И только сейчас понял, что мы идём вплотную друг к другу. Не вытягиваем руки, чтобы держаться, а касаемся локтями.
— Янка, ты разве не по рельсу идёшь?
— По рельсу.
Рельсы — Янкин и мой — стали ближе. Может быть, бесконечность искала ещё одну точку, где параллельные линии могут сойтись?
Снова потянул свежий ветер. Видимо, предрассветный. Янка распахнул куртку. Она была широченная, как плащ. Янка накинул её на нас двоих. Это нетрудно, если идёшь совсем рядом.
МАЛЬЧИК И ЯЩЕРКА
АРСЕНАЛ
Форт стоял на мысу у впадения Большой реки в море. В старые времена он защищал левый берег, если к устью подходили вражеские корабли. Даже и сейчас в нескольких казематах сохранились изъеденные ржавчиной и покрытые окалиной чугунные орудия.
Мыс был плоский, полукруглый, и форт повторял его очертания. Его форма напоминала подкову. По выпуклой, обращённой к морю стороне тянулся тройной ряд амбразур (теперь большей частью застеклённых). На концах «подковы» поднимались широкие квадратные башни — тоже с амбразурами. Верхние амбразуры были узкие и маленькие — рассчитанные на ружейную стрельбу.
