Брайан Олдисс - Малайсийский гобелен
Внезапно на картине возникло темное пятно, разрастающееся с пугающей скоростью. Это была птица. Она как будто подымалась из глубины стола и росла, пока не затмила всю картину полностью. Над нашими головами послышался скребущий звук, и из тьмы вынырнул верток и пронесся между мной и Фатембером.
- Мерзкая тварь, крыса пернатая! - взревел Фатембер. Он неуклюже бросился за птицей, попытался ее ударить, но попал в меня.- Все время залетают, и каждый раз бардак из-за них! Постой в сторонке, пока я с ней разделаюсь!
Он с бешеной энергией погнался за птицей. Я попятился и сказал:
- Николае, я должен вам что-то рассказать. Я испытал нечто, что изменило мою жизнь. Я был в лесу...
- Я тебя прикончу, паразит!
Он схватил длинный угольник и гонял им ошалевшую от страха птицу. Я отскочил в сторону.
- Николае, у меня было видение в лесу, которое глубоко задело меня...
- Как меня задела эта проклятая тварь! - Он было загнал вертка в угол, но тот вырвался и промчался мимо моей головы.- Нет, сволочь, не уйдешь!
- Вкратце, Николае, это видение убедило меня, что никогда, наверно, мы не будем в состоянии понять реальность. И все из-за ограниченности наших органов восприятия, хотя, возможно, это и к лучшему.
- Да зачем понимать? Главное - овладеть, покорить! - заорал он и с силой хлопнул угольником по стене. Угольник сломался. Тогда Фатембер бросился на птицу с кулаками.- Здесь тебе не место, ты, отродье пернатое, здесь храм искусств.
- Вы посвятили всю жизнь описанию того, что вы считаете реальностью. Но, боюсь, то, что мы принимаем за реальность, на самом деле само является описанием, наброском, сделанным Си
247
лами, превышающими наше понимание, так же как мы превышаем понимание этой несчастной птицы. Но бывают мгновения, когда сквозь один слой реальности просвечивает другой. И я думаю, что искусство и жизнь, факты и литературный вымысел - это взаимосвязанные описания друг друга...
- По крайней мере с одной жизнью я сейчас покончу! Почти достал!
-...и что все искусства - это только попытка разбить... пробиться сквозь пелену внушенной нам галлюцинации, которую мы называем...
Он тяжело, как роголом, пронесся мимо меня.
- Ну, я сверну ей шею! Я убью проклятую тварь прежде, чем она мне тут все вверх дном перевернет! За что на меня все эти напасти?! Ты видишь теперь, что мне приходится выносить? С дороги, Периан, ради Сатаны, с дороги!
Теперь он гонялся за вертком с дранкой в руке и снова чуть не задел меня. Он был вне себя от ярости и проклинал пищащую от ужаса птицу. Я увернулся от могучих замахов Фатембера и ретировался в безопасное место спустился по приставной лестнице во двор.
Во дворе оборванные дети Фатембера визжали от радости - в дверях показалась их мать. Она материализовалась почти одновременно с вертком. Дети облепили ее со всех сторон, и она на секунду прислонилась к дверному косяку, чтобы перевести дух. Ее огромные свернутые крылья шуршали о дерево. Она устало поздоровалась со мной и села передохнуть. Детишки тотчас принялись на нее карабкаться.
Мы уже встречались раньше. Она была женщиной полноватой, хотя и не лишенной некоторой грации. Лицо ее уже покрыли морщины, и оно потеряло большую часть былой красоты, хотя следы ее все еще оставались. Особенно красив был рот. Человеческое имя ее было Чарити.
Жизнь летающих людей подчинена очень строгим законам. Но Чарити в детстве и юности была так хороша собой, что ей, одной из немногих, позволено было гнездиться на вершине колокольни св. Марко и выступать перед епископом во время церковных праздников. Помню, когда я был совсем еще маленьким мальчиком, мать указывала мне на нее - Чарити со своими сестрами в тот день летала над Ареной. Прелестное это было зрелище, хотя и порождало сальные детские шуточки по поводу скудного одеяния летающих людей.
Теперь ее бело-коричневые крылья были постоянно свернуты. Чарити в свое время позировала Фатемберу, и художник умолял
248
ее выйти за него замуж. После того, как Чарити уступила его просьбам, она уже никогда не летала, а сейчас была уже слишком стара для полетов. ^
Восстановив силы, Чарити поднялась и предложила мне стакан красного вина. Детишки с такой силой тянули ее за складки платья, что Чарити снова вынуждена была сесть. Вино я принял с благодарностью: Николае был так занят своими думами, что о подобных мелочах забывал. Букет был терпкий, с горчинкой - весьма вероятно, что вино было из Хейста.
- Мы надеялись, что вы нас навестите, мастер Периан. Николае рад вашей компании, а надо сказать, что он очень немногих людей терпит около себя. Ваша добрая сестра сказала, что вы уже оправились от ран.
- Я никогда не навещал Мантеган без того, чтобы не зайти к вам и к Николасу. Я безмерно восхищен его работой.
- Ну и как вам Николае?
- Как всегда гениален и как всегда переполнен идеями.
- И, как всегда, сумасброден? И, как всегда, в отчаянии?
- Ну, может, слегка в меланхолии...
- И, как всегда, не способен разрисовать ни одного квадратного метра стены?
Прихватив с собой пару ребятишек, она подошла к бочке, набрала черпаком воды и напилась. Детишки все до единого тоже внезапно ощутили жажду. Она напоила всех по очереди, сначала мальчиков, затем девочек. Потом повысила голос, чтобы перекрыть их гам, и сказала:
- Николае замахнулся слишком на многое. Результаты вы видите. Нищета, голод, грязь... Я обстирываю богатые семьи, чтобы заработать на хлеб. Что мы будем делать зимой, я не знаю...
- Гении редко заботятся о хлебе насущном!
- Он считает, что станет знаменитым через две сотни лет.- Она воздела руки, и ее крылья зашуршали.- Две сотни лет! Что пользы от этого его бедным детям? Я не знаю. Ладно, мне надо приготовить им чего-нибудь поесть. Я не жалуюсь, мастер Перри;
по крайней мере, у нас есть крыша над головой.
- Я рад за вас.
С сеновала донесся торжествующий рев - вертка постигла злая участь.
- Жизнь великого художника - это одно, а жизнь его жены - это совсем другое.
Я прислонился к стене и маленькими глоточками отпивал вино, наблюдая, как она работает, ухитряясь одновременно раз
249
влекать детишек. Я размышлял - помнит ли она, как в юности летала над городом и наслаждалась видом сверху. Волшебными, наверно, казались ей улицы Малайсии, пока не настало время ходить по ним. Мне было ее жалко, и в то же время меня раздражали ее жалобы на мужа.
Фатембер, видимо, забыл про меня. Я слышал, как он расхаживает у себя наверху и что-то бормочет.
Оборванные детишки прыгали вокруг меня и просили дать им глоточек вина. Некоторые из них унаследовали рудиментарные крылья, но ни один не мог летать.
Я отдал Чарити пустой стакан и сказал:
