Сергей Цикавый - Замена
Я смахнула с линии взгляда каплю. Дождь повис в воздухе тяжелыми прозрачными камнями – черными, серыми. За тонированным стеклом тяжелого седана ничего не видно, но уже змеится крохотная трещина. Бампер грузовика уже начинает мять капот. Задние колеса уже не касаются асфальта.
«Уже, – подумала я. – Уже давно».
– Он вез тебе время, – сказала Джоан. Она лежала на животе, заглядывая под машину. – Торопился. В совете директоров до сих пор трудится учитель Инь – на него Куарэ и надавил. Мол, ваше детище уже похоронили, но оно работает. Проект «Майнд», дело жизни и смерти великой Инь.
– Откуда ты знаешь?
– Я и сама так надавила на этого Икано, когда пообещала тебе спокойствие, – ответила она, вставая. – Не напрямую, естественно.
– «Естественно»?
– Угу. Я – «а» – не вхожа в сов. дир. «Бэ» – не хочу умереть под грузовиком.
Я касалась пальцами черного бокового стекла. Его покрывали колючие капли – лишь немногим менее черные, чем само окно. В нем отражались выжженные дыры уличных фонарей, и где-то за ним был директор Куарэ, профессор Куарэ.
«Спасибо», – прошептала я, проводя по стеклу.
Капли не стерлись, потому что я уже ничего не могла исправить.
– Зачем ты показала мне это?
– Идем.
Малкольм взяла меня за руку. Ее кроссовки с треском сминали брызги под ногами и фонтанчики воды, поднятые шлепками дождя и ветра. Дождь царапал мне щеки – холодные, каменные капли, недвижимо висящие в воздухе.
– Куда дальше?
– Дальше.
Джоан щелкнула пальцами, и сзади ожил грохот, а камень стал просто водой на моем лице.
* * *– Это – твое прошлое.
Я помнила это все. Здесь было немало пробелов, заполненных кадрами обгоревших балок и обрушенных перекрытий, но Малкольм сумела найти так много, что мне стало страшно.
«Кристиан показал это Анатолю… Анатоль видел все это».
Я шла по галерее – живой, звучащей, пугающей. Каждое окно выходило на новую диораму: в новую комнату, в иное освещение, иные звуки. Джоан порой ошибалась, что-то не так представляла, но я снова дышала высушенным воздухом специального госпиталя «Нойзильбер». И Малкольм молчала.
– Зачем мы здесь? – не выдержала я.
– Затем же, зачем ходили к Кристиану.
Мы остановились напротив окна в интенсивную терапию. Три санитара, Куарэ и я. Мы все висели в воздухе.
– Заполнишь картину? – спросила Джоан. Она прижала нос к стеклу, словно силясь проникнуть в видение. – Напоминаю: пять капсул мепередина, подвал. Тебя нашли вовремя. По результатам – аномальное повреждение тканей на руках профессора Куарэ и два облака дисперсной плоти вместо санитаров.
Я прикрыла глаза. Эта ветвь памяти была плотной и толстой, ее пронизывали сложные отростки, но я знала, что делать. Когда я снова увидела перед собой галерею, картинка изменилась.
– Профессор Куарэ уехал. Келсо собрал моих самых первых учеников и отвел в подвал. Там он заставил меня рассказать им все. О том, кто я. О том, что он со мной делает.
За окном картина оживала. Лужи рвоты, сорванные простыни, и люди, пытающиеся прижать меня к кровати. Два санитара, которые держали меня за руки, вдруг стали большими, очень большими, – будто их перенесли в вакуум. А потом комната стала ярко-красной – сразу и вся.
– Если бы профессор не схватил меня за руки, третий санитар – тот, который с зондом, – убежал бы.
– И ты бы умерла.
– Да.
– Нет! Нет!
Я оглянулась. Джоан смотрела на меня, оглаживая пальцами щеки, виски, и в ее глазах было то, от чего я на мгновение поверила: вокруг нас – действительно «Нойзильбер».
Отчаяние.
– Нет, нет же, Соня! Это неправильно! Перестань!
Малкольм отняла руки от лица и быстро-быстро заговорила:
– «Перестань! Я не хочу!» «Какого дьявола ты лезешь в мою жизнь!» – вот что правильно, Витглиц, черт бы тебя подрал! Вот что! Просто заплачь, слышишь? Заплачь! Нельзя любить всех и быть такой с самой собой! Вот, смотри!
Передо мной вспыхнул экран, понеслись кадры хроники.
Мальчика, включившего мобильный телефон, бьют в ухо – тяжелой перчаткой в броне Белой группы. Его лицо в крови, и я не могу узнать, кто это.
Николь умирает. У нее в сгибе локтя система капельницы, на висках – присоски электродов. В ослепительном свете лампы серебрится ниточка слюны из ее рта. «Не надо», – читаю я по губам.
Митников смотрит немного ниже объектива камеры наблюдения, а за его затылком – ствол. Константин улыбается: для него все почти закончилось.
Анжела Марущак стоит у входа, а за ее плечом…
* * *– Малкольм, что вы себе позволяете?
Я видела ее глаза, лампы над головой, серый бетонный потолок, видела вскрики детей – малиновые, острые вспышки.
– Встаньте со стола, руки так, чтобы я их видел, – сказал Велкснис.
– Да неужели?
Джоан даже не пошевелилась. Она улыбалась, глядя только на меня.
– Я сказал…
– Я слышала. Это вы слишком много на себя берете. Сначала массовые убийства, теперь помехи работе агента «А».
– Последний раз предупреждаю…
– Велкснис.
Джоан вздохнула и начала поднимать руки. Я увидела, как она подцепила что-то длинное из-за борта пиджака. Увидела, как кисть умело разворачивает это что-то – почти ломаясь в суставе.
– Умрите, пожалуйста, – сказала Джоан и выстрелила из-под руки – назад.
Грохот ударил по ушам, по глазам, я ослепла от визга детей, а потом хлестнула волна жара.
Крик длился, длился, я слышала запахи – сладкий запах горелой плоти и кислый – термохимического оружия. Джоан переломила ствол и вынула маленькую толстую гильзу.
– Тысяча восемьсот градусов кармы, – сказала она, загоняя в ствол новый патрон. – Он, наверное, заслушал отчет саперов об особенностях настройки детонаторов и решил… Да заткнитесь вы!
В классе стало тихо. Кто-то всхлипывал, кто-то откашливался. Что-то скворчало.
– У нас совсем-совсем нет времени, Соня. Бегом назад. Придется сокращать басню.
Я не знала, как поступить, а потому нырнула, чтобы только не слышать смрада.
Я бежала.
* * *– Как было бы просто – взять и устроить тебе дуэль с Кристианом. Чтобы он взял Анатоля за ухо, а ты белому негодяю накидала. Но ты же ничего не поймешь.
– Что я должна понять?
– Вот опять.
Она повозилась и встала, сложила козырьком ладонь, вглядываясь в даль. Пляж был серым, море – почти багровым, и ветер забыл про этот край: вода надвигалась на берег мелкими ровными волнами, как масло, по которому у горизонта хлопнули огромной ладонью. Далеко от берега виднелась скала.
– Ты ныряешь из безумия в безумие с таким лицом, что мне хочется тебя удавить. Ты привыкла всех жалеть, любить, да просто помалкивать, но только чтобы самой оставаться в стороне. Атараксия. Апатия. Чувствуешь, как хочется зевать от этого звука «а» в начале? Ладно, плевать. Пусть будет, что будет.
