Владислав Крапивин - Кораблики, или Помоги мне в пути
Может быть, на этот раз нам повезет?
Мы ступили в первый переулок окраины. Дурашливый серый щенок бросился нам под ноги, заливисто тявкнул и ухватил меня за штанину. Следом выскочили мальчик и девочка — оба смуглые, веселые, растрепанные. Лет семи.
— Не бойтесь, он не кусается!
Мы не боялись. Я потрепал песика по ушам, а Петька вздохнул. Вспомнил Кыса?
Мимо домов с резными карнизами и узорчатыми деревянными воротами мы вышли на улицу Храбрых Пожарных (где высокая белая каланча), прямо к знакомому магазину «Всякая книга». За стеклом магазина стояла все та же метровая фанерная обложка: «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Сам Буратино с желтым ключом наперевес замер на ней в своем вечном радостном танце…
Отсюда ходил к рынку открытый дребезжащий трамвайчик номер два. Он как раз подъехал, и мы заскочили на площадку.
Толстая кондукторша с разноцветными рулонами билетов на груди спросила с добродушной иронией:
— А как насчет оплаты проезда, дорогие граждане?
— Ой… — Петька зашарил по карманам. Я тоже. Денег не было… А кредитная карточка из магнитного пластика здесь явно не годилась.
— Понимаете, мы только вернулись… — заискивающе сказал я.
— Вернулись они… — хмыкнула кондукторша, но не сердито и отошла.
Петька встал на цыпочки и прошептал мне в ухо:
— Это знаешь кто? Это мама Витьки Засохина из нашего класса. Помнишь?
Я, кажется, помнил. Или нет? На всякий случай сказал:
— Ну конечно…
— А тот мальчик с патефоном — это Стасик Валентинов. Из нашего хора…
Трамвайчик обогнул рынок, и мы вышли, сказав маме Витьки Засохина спасибо… Она погрозила толстым пальцем.
Старые тополя росли здесь так густо, что солнце еле пробивалось. И пахли эти тополя, словно здесь недавно прошел теплый дождь. А может, и правда прошел? На потрескавшемся асфальте искрились лужицы.
Мы прошагали под Рыночным мостом (по нему резво бежали разноцветные «эмки», «Победы», «газики» и трофейные «бээмвэшки», деревянный мост поскрипывал), потом — вдоль забора стадиона. И наконец оказались на Гончарной улице. Здесь все было как раньше. Мы свернули в Полынный переулок.
Вот и наш двухэтажный покосившийся дом. С наколоченным узором-солнышком на кривых воротах. Со знакомыми занавесками за стеклами тех самых окон. Мы стояли на дощатом тротуаре. Мы понимали, что заходить внутрь не надо, там сейчас другое. И все же стоять так и смотреть было хорошо.
Из подворотни вышел серый кот — со знакомой мордой, знакомыми зелеными глазами и загнутым кончиком хвоста.
— Кыс! — Петька стремительно сел на корточки.
Кот громко муркнул, прыгнул к Петьке на руки, заурчал, стал тереться мордой о плечо.
— Кыс ты мой хороший… Маленький мой… Ничего себе маленький! Этакое животное… Петька повернул ко мне сияющее лицо:
— Значит, он тоже перенесся! Не успел уйти из зоны действия катапульты!
— Какой катапульты?.. Ах да… Петька только отмахнулся. И опять:
— Усатенький ты мой…
Из калитки вышла девочка. Лет одиннадцати, белоголовая, с неодинаково торчащими косичками (на концах их были аптечные резинки). Сказала:
—. Это наш кот. — Тем же тоном, что мальчик на пустыре, когда говорил о патефоне. И сердито уставилась на Петьку.
Петька, к моему удивлению, не заспорил. Протянул Кыса девочке:
— Возьми, если ваш. Я ведь только погладил… — Обернулся ко мне, шепнул: — Главное, что он живой-здоровый.
Девочка смотрела все еще с неудовольствием, но уже не так насупленно. Я спросил:
— Ты в этом доме живешь?
— Конечно! Вон там… — Одной рукой она показала на наши окна, а другой прижимала к голубому своему платьицу кота.
— Понятно, — вздохнул я. — А как тебя звать?
— Меня? Женя…
Вот и еще одно совпадение. У меня могла быть сестренка Женя, на год младше. Но она умерла совсем крошечной. Мама рассказывала…
Петька это, конечно, тоже помнил. Он вдруг тихо спросил:
— А как зовут твою маму?
— Тебе зачем?
Я объяснил поспешно:
— Когда-то давно мы жили на этой улице. И теперь вспоминаем знакомых.
— Маму зовут Татьяна Герасимовна Викулова, — отчетливо сказала девочка Женя. Подхватила поудобнее послушного Кыса и хотела уйти.
— Постой! — сказал Петька. — А у тебя есть… братья?
— Братья? — она фыркнула. — Больно надо… — И пошла. И Кыс не старался вырваться.
Она была уже у калитки, когда я не выдержал, окликнул:
— Подожди! А мама… дома? Женя снисходительно сообщила:
— Мама пошла к тете Гале примерять кофточку. Скоро придет. Если хотите, дожидайтесь… — И звякнула за собой щеколдой.
Мы опять переглянулись.
— Петушок… — сказал я.
Он понял: ждать не надо. В этом доме живет нынче девочка Женя, и мама, которая придет, — ее мама… Но я знал: потом он украдкой не раз прибежит сюда.
Это был первый толчок печали с той минуты, как мы вернулись в Старотополь.
— Петька! Нам ведь надо подумать о жилье! Пойдем в гостиницу или постараемся снять комнату?
Петька глянул на меня озабоченными глазами. Ох, сейчас он вполне разумно спросит: «А деньги?» Но он сказал:
— Пойдем сперва на пустырь.
— Зачем?
— Надо же что-то делать… с Конусом.
Да, конечно. Я об этом тоже подумал. Но… что делать-то? Однако я послушался, пошел следом за Петькой.
3Через полчаса мы вернулись туда, где стоял в траве патефон. Он играл ту же песню. Мальчик сидел у патефона на корточках.
— Больше не воюешь? — сказал Петька.
— Не-а. Не хочется.
— Не получилось, значит, раздвоение, — заметил я. Он пожал шелушащимися от загара плечами. И слушал песню дальше. Его рыцарское вооружение валялось неподалеку.
Я смотрел на шлем из оцинкованных жестяных полосок, и ко мне понемногу приходило понимание, что надо делать.
Когда песня очередной раз кончилась, я спросил:
— Стасик, можно я померяю шлем? Он не удивился, что я знаю его имя.
— Меряйте, пожалуйста… — И опять стал крутить ручку.
— Не налезет, — ревниво заметил Петька. Он, конечно, догадался о моем плане и досадовал, что не сообразил первый.
— Налезет.
И правда, шлем аккуратно обхватил мою голову, только пришлось раздвинуть жестяные наушники.
С этим сооружением на голове я пошел к знакомому круглому колодцу. Глубина по-прежнему дышала влагой и тайной.
Я лег на живот у края, заглянул в черноту. Позвал шепотом:
