Виталий Храмов - Сегодня – позавчера
Много, слишком много времени мы потратили, чтобы пересечь этот лес и выйти к городу. Хотя было около полудни, устроились на привал, попрятавшись. Дорога по лесу измотала людей до предела. Выставили дозоры. Я присоединился к Шилу, залегли на опушке, в бинокль разглядывали панораму перед нами.
Городишко так себе. От большой деревни отличался наличием фабрики и ещё нескольких мелких предприятий. Но стоял этот город на восточном берегу реки. Река тоже так себе, но с обрывистыми берегами. Поэтому за город был бой — поле было перепахано воронками, за рекой — разбитые окопы, перед рекой — побитые танки. На поле боя копались люди в нашей форме без обуви и ремней, под охраной. Охрана не велика — три мотоцикла с пулемётами и до взвода пехоты редкой цепью.
Разведчики Шила уже вчера вышли сюда, ночью провели разведку города и переправы. Теперь Шило докладывал. Войск в городе не много — реммастерские, комендантская рота, охрана трёх складов и моста. Итого 300–400 человек. Грабят и пьянствуют. В овраге — лагерь военнопленных, что работают на поле по сбору оружия и боеприпасов, на складах. Лагерь временный, наспех сооружённый — колья с колючкой по верху оврага, две невысокие вышки с пулемётами, пост на воротах с пулемётом и караул. Пленных до 500 человек. Не ходячих сразу расстреливают. На наших глазах застрелили ещё троих. За что — мы не поняли. Бежать они не собирались, на немцев нападать — тоже. Может, развлекаются? Суки!
Я планировал потемну обойти город. Но от увиденного — передумал. Глубоко втянул ноздрями воздух:
— Шило, мало разведданных. Чуешь, чем пахнет?
Он с непониманием смотрел на меня, потом глаза вспыхнули:
— Боем?
— Боем, Володя. Только по-уму всё сделать надо. Понял? Хотел я обойти город подобру-поздорову, да видимо, не судьба.
— Теперь да. Мы, как обычно, везде и негде?
— Да, именно по этому варианту и сработаем. У страха глаза велики. И ещё продумать надо как эту прорву пленных увести, просортировать, скрыться и не попасться. Так, что, пошли, Вован, думать будем.
— Командир, глянь!
По дороге гнали толпу пленных дюжины в три. Конвоировали их всего-то семь немцев. Но вид наших пленных был больно жалок, будто в плену они не несколько часов, а несколько лет. Проводив эту процессию взглядом до моста, я махнул рукой отход, но опять обернулся. Какая-то мысль-заноза впилась в подсознание при виде этой группы пленных, но что за мысль — не удалось понять
Оттянули отряд глубже в лес, Шило рассылал разведчиков, я пока решил отдохнуть, отложив совещание. Надеялся, что давешняя искра мысли разгорится, но не сложилось. Зато взремнул.
На закате собрались, обобщили имеющиеся данные, начали трудиться над выработкой плана. Устроили «мозговой штурм», хотя никто из участвующих не знал подобных методик.
А терзавшее меня предчувствие «всплыло», но не в моей голове, а как не странно, было озвучено нашим «начтылом» — Антипом:
— Может, под пленных и конвой сработаем? Трофейного тряпья и оружия у нас много.
Вот оно! Вот та идея, что родилась у меня, но потонула в мути измученного болью сознания. Я чуть не подпрыгнул. Но, это даже хорошо, что не я предложил эту идею — проще будет её критически оценивать, избегая поспешности и ошибок. Самого себя критиковать — прямой путь к шизофрении. Так, незаметно, и зашипишь: «Моя прелес-с-сть!».
И так, план составлен, ответственные назначены, сроки определены — завтра на закате, началась подготовка. Как определил со смехом разжалованный капитан, тоже приглашённый на совет (чтобы я не говорил — самый старший из нас всех по званию и боевому опыту, кадровый, ведь, офицер), к цирку с маскарадом. Несмотря на смех, добродушный, кстати, план он горячо одобрил:
— Безумству храбрых поём мы песню!
Вот так, как-то. Но это план. А жизнь — она штука противоположная любым планам. Или перпендикулярная.
Моросил типичный осенний промозглый дождь. Земля под ногами превратилась в месиво, дорога — в кашу. Затянутое тучами небо скудно делилось светом.
Солдаты на посту зябко кутались в плащи, жались к хлипкому навесу остальные из караульной команды. Взвод, охранявший собирающих трупы пленных, сегодня закончил работу раньше вчерашнего, согнали босых пленных, мокрых и жалких, к тому, что в этой дикой стране называли дорогой, прикладами построили их в колонну и погнали в овраг. Проходя мост конвоиры и постовые даже не обменялись обычными шуточками — растреклятая погода достала и тех, и других.
Когда хвост колонны скрылся за пеленой дождя, лейтенант, сегодня проклинавший всё на свете за то что выпало ему нести службу на этом долбанном мосту, увидел ещё одну колонну, показавшуюся из-за леса, мутную в дожде. Решив пока не беспокоить своих злых и промокших солдат, он взял бинокль и вышел под дождь, накинув капюшон плаща на фуражку.
— Что там, господин лейтенант?
— Ещё пленных ведут, — ответил он, опять припал к биноклю, — досталось им, наверно. В телегах раненные.
— Русские?
— Какие, к чертям, русские! Возиться с ними ещё. Лечить, кормить. Добил — и все проблемы решены. Всё гораздо хуже — наши там раненные.
— Откуда же? Фронт уже далеко.
— А русские кругом. Прячутся в лесах, нападают. Звери. Чисто дикие звери. Нет, прав фюрер — русские недостойны называться людьми. Недочеловеки.
— Это точно. Всем давно ясно, что война ими проиграна, а они никак не уймутся. Тупые ублюдки.
— Точно. Знаешь, что, Гельмут? Ты лучше, чем воздух сотрясать, иди к пулемёту и возьми их на прицел.
Гельмут посмотрел на лейтенанта, как на больного. Лейтенант пояснил:
— Среди них много раненных. Если эти красные ублюдки побегут — убей их.
— Яволь, херр лейтенант.
Меж тем колонна неспешно приближалась. Лейтенант увидел, что сомнения его были напрасными — три десятка пленных сопровождало два взвода солдат. И хотя они и жались в плащи, но оружие несли в руках. Впереди колонны шли десяток подвод на которых лежали и сидели ещё солдаты. И на каждой второй повозке лейтенант увидел задранные в небо стволы пулемётов. Лошади едва тащили свой груз — понятно, эта грязь, даже не так Грязь, добьёт кого угодно надёжнее тропической лихорадки.
Лейтенант вышел навстречу, дождался, когда первая повозка поравняется с ним, поднял руку, останавливая. Возница скинул с головы накидку плаща, повернулся, потрепал аккуратно сутулящегося рядом седока.
— Господин капитан, господин капитан.
Капитан поднял голову, выпрямился, посмотрел красными глазами на лейтенанта, распахнул плащ и аккуратно слез с повозки. Лейтенант увидел перетянутую бинтами грудь с бурым пятном крови прямо против сердца, подвешенную на перевязь левую руку. Китель надетый только на правую руку и накинут на левое плечо, также был в крови и дырках. Но за правым плёчом капитана висел автомат. И штаны у этого капитана были изорваны, в крови, но не форменные. Таких не было ни в одной части. Ни у нас, ни у противника.
