Николай Чадович - Бастионы Дита
По моей просьбе они принесли с собой тела трех смельчаков, погубленных Замухрышкой во время предыдущей вылазки. Узнать их можно было с трудом: отрубленные пальцы, выколотые глаза, срезанные уши. Местные медики в моем присутствии произвели вскрытие, дабы установить причину смерти, поскольку прижизненные раны на трупах отсутствовали. Скоро стало ясно, что все воины умерли мгновенно — у двоих вместо сердца были комья чего-то похожего на студень, у третьего печень превратилась в булыжник, а кровь — в коричневую труху. Хорошо еще, что жуткая сила Замухрышки действовала только на ограниченном расстоянии, иначе защитникам Дита пришлось бы туго. Запомним: приближаться к Властелину Приокаемья, а тем более подпускать его к себе, нельзя ни под каким предлогом.
Когда выдохся и этот штурм, люди Блюстителя Воды и Пищи подсчитали потери. В рядах дитсов не хватало каждого пятого. Погиб и Блюститель Бастионов, свалившийся с насыпи прямо на копья врагов.
— Еще четверть месяца — и в городе не останется людей, способных держать оружие, — сказал я, узнав об этом.
— Врагов погибло намного больше, — возразил Блюститель Площадей и Улиц.
— Что из того. Посмотри, кто лежит во рву. Почти одни бродяги, пригнанные сюда насильно. Гвардия Замухрышки в бой еще даже не вступала.
— Когда же в их войске начнутся обещанные тобой голод, мор и неурядицы?
— Чуть позже, чем у нас. При неурядице в зале Сходки ты сам присутствовал. От голода Дит спасает только постоянная убыль людей. А мор начнется не сегодня завтра. Чуешь, какой стоит запах?
Осаждающим было предложено краткое перемирие, необходимое для уборки уже начавших разлагаться трупов, однако вышедшие для переговоров сподвижники Замухрышки заявили следующее: «Всех своих мертвецов мы без помех похороним завтра, а ваших пусть грызут собаки». Вид они имели подозрительно жизнерадостный, а дитсов разглядывали как обреченную на заклание скотину. Существовал, значит, какой-то неучтенный мной фактор, вселявший в этих бандитов столько кровожадного оптимизма.
Отдыхал я так: находил пустовавшую комнату (всякий раз другую) в каком-нибудь не очень удаленном от бастионов доме и дремал вполглаза на голом полу или скудной подстилке, не переставая ни на секунду вслушиваться в шум осады, ставший к этому времени для Дита столь же привычным, как гул прибоя для портового города. Если же этот шум становился вдруг слишком интенсивным или в монотонный вопль-лязг рукопашного боя вплетались какие-то иные звуки, я вставал и взбирался на стену, дабы выяснить причину происшедшего эксцесса.
Вот почему осторожные шаги, раздавшиеся однажды в коридоре, и клекот разъяренного слепыша не могли застигнуть меня врасплох. Кто-то искал меня способом, принятым при выслеживании перевертней, а найдя — предпочел остаться за дверью. Подобная предупредительность могла бы насторожить даже в более спокойной обстановке, а здесь, в осажденном городе, я просто обязан был увидеться с затаившимся в коридоре гостем.
— Кто там? — как можно более ласково произнес я. — А ну-ка покажись, приятель! Руки держи открыто, если не хочешь, чтобы я оторвал их.
— Сейчас! — донесся из коридора спокойный голос Хавра. — Подожди одну минуту.
Слышно было, как он борется со слепышом, и вскоре характерный хруст сворачиваемой шеи возвестил о победе человека над неразумной тварью. Однако Хавру этого почему-то оказалось мало, и он продолжал пыхтеть за стеной, старательно топча поверженного противника. Ко мне он вошел бочком, выставив перед собой исцарапанные ладони, и при этом еще жмурился, словно ожидал тут же получить увесистую оплеуху. Поняв, что расправа откладывается, он перестал втягивать голову в плечи и уселся на пол возле порога.
— Вот решил навестить, — сказал он как ни в чем не бывало. — Давно не виделись.
— Соскучился, значит?
— Да как сказать… Замухрышка скучать особо не дает. То одно дело на меня взвалит, то другое.
— Сокрушениями уже не балуешься?
— Куда уж мне… Не по плечу одежка. Я не о том забочусь, как бы другому насолить, а о том, чтобы меня самого, как муху, не прихлопнули. Ты, кстати, ничего не чувствуешь?
— Да вроде ничего, — все это время я не сводил с него глаз, ожидая какого-нибудь подвоха.
— А мне что-то тревожно. Будет Сокрушение. Непременно будет. Да такое, что от этого мира только щепки полетят. Даже и не знаю, как самому уцелеть. Ну, я пойду, — он встал. — Подзадержался у тебя.
— Ты приходил один?
— Да, — голос его дал еле заметный сбой. — По крайней мере, людей Замухрышки со мной нет.
— Больше тебе нечего сказать?
— Все вроде сказано, — он пожал плечами.
— А если я сейчас выдам тебя дитсам? Ты ведь для них предатель.
— Дитсов это уже не спасет. Все они обречены. Но тогда ты погубишь единственного достойного противника Замухрышки. Неужели хочешь, чтобы он вечно оставался Всевидящим Отче?
— Если им станешь ты, будет ли лучше?
— По крайней мере я людей зря губить не собираюсь. Если, конечно, этого не потребуют Предвечные.
— И как же планируешь победить братца?
— Пусть только подвернется случай, а уж там посмотрим. Колебаться не стану. Будь уверен! — Он сделал шаг назад, и я увидел, что на полу у стены осталась лежать маленькая фляжка. — Это тебе.
— Что там?
— Зелейник.
— Я не ощущаю недостатка в нем.
— И все же возьми. Это единственное, что я могу для тебя сделать. Прощай.
— Ты уверен, что Дит погибнет?
— Да.
— И когда это должно случиться?
— Уже случилось. Скоро сам убедишься.
Он закутался в плащ и быстро вышел, словно его гнал страх, а быть может — стыд. Уже не надеясь заснуть вновь, я вышел в опустевший коридор. Мертвый слепыш, раскинув крылья, лежал на каменных плитах пола. Голова его была растоптана в лепешку, и я никак не мог взять в толк, почему он наказан с такой жестокостью.
И тут мое внимание привлекли раздавшиеся снаружи взволнованные голоса.
Возле ближайшего Дома Братской Чаши галдела быстро увеличивающаяся толпа. Откуда-то выскочила запыхавшаяся Ирлеф и схватила меня за руку.
— Пойдем! — крикнула она, увлекая меня в гущу людей.
— Блюститель Заветов! Блюститель Заветов здесь! — загомонили кругом, очищая для нас дорогу.
Обе приемные были переполнены людьми, и мы с великим трудом пробились к решетке. Я все еще не мог понять, что происходит — не то кастраты устроили какую-то пакость дитсам, не то дитсы просто недовольны кастратами.
Во внутренних помещениях царил образцовый порядок — все горшки и горшочки были аккуратно расставлены по полкам, котлы вычищены, сняты с крючьев и перевернуты вверх дном, даже копоть со стен исчезла. Кроме копоти, не хватало еще двух вещей — раздобревших хозяев этой цитадели и предмета их главной заботы, хваленого зелейника.
