Рэй Брэдбери - Время, вот твой полет
«ФАНТОЧИНИ».
— А что такое Фанточини? — спросила Агата.
— Кажется, по-итальянски это куклы из театра теней. Куклы из снов и сказок, — пояснил отец.
— А что означает «мы провидим»?
— «Мы угадываем чужие сны и желания», — не удержался я показать свою ученость.
— Молодчина, Том, — похвалил отец. Я чуть не лопнул от гордости.
Зашумев винтом, вертолет взмыл в воздух и, на мгновение накрыв нас своей тенью, исчез из виду.
Лифт стремительно упал вниз, а сердце, наоборот, подпрыгнуло к горлу. Мы вышли и сразу же ступили на движущуюся дорожку — она привела нас через синюю реку ковра к большому прилавку, над которым мы увидели надписи:
МЕХАНИЧЕСКИЕ ИГРУШКИ
КУКЛЫ — НАША СПЕЦИАЛЬНОСТЬ
ЗАЙЧИК НА СТЕНЕ — ЭТО СОВСЕМ ПРОСТО
— Зайчик?
Я сложил пальцы и показал на стене тень зайца, шевелящего ушами.
— Это заяц, вот волк, а это крокодил.
— Это каждый умеет, — сказала Агата.
Мы стояли у прилавка. Тихо играла музыка. За стеной слышался приглушенный гул работающих механизмов. Когда мы очутились у прилавка, свет в магазине стал мягче, да и мы повеселели, словно оттаяли, хотя внутри все еще оставался сковывающий холодок.
Вокруг нас, в ящиках и стенных нишах или просто свешиваясь с потолка на шнурах и проволоке, были куклы, марионетки с каркасами из тонких бамбуковых щепок, куклы с острова Бали, напоминающие бумажного змея и такие легкие и прозрачные, что при лунном свете кажется, будто оживают твои сокровенные мечты и желания. При нашем появлении потревоженный воздух привел их в движение. «Они похожи на еретиков, повешенных в дни празднеств на перекрестках дорог в средневековой Англии», — подумал я. Как видите, я еще не забыл историю…
Агата с недоверием озиралась вокруг. Недоверие сменилось страхом и наконец отвращением. — Если они все такие, уйдем отсюда.
— Тс-с, — остановил ее отец.
— Ты уже однажды подарил мне такую глупую куклу, помнишь, два года назад, — запротестовала Агата. — Все веревки сразу перепутались. Я выбросила ее в окно.
— Терпение, — сказал отец.
— Ну что ж, в таком случае постараемся подобрать без веревок, — произнес человек, стоявший за прилавком.
Отлично знающий свое дело, он смотрел на нас серьезно, без тени улыбки. Видимо, знал, что дети не очень-то доверяют тем, кто слишком охотно расточает улыбки, — тут сразу чувствуется подвох.
Все так же без улыбки, но отнюдь не мрачно, а без всякой важности и совсем просто он представился:
— Гвидо Фанточини — к вашим услугам. Вот что мы сделаем, мисс Агата Саймонс одиннадцати лет.
Вот это да! Он-то прекрасно видел, что Агате не больше десяти. И все-таки это он здорово придумал прибавить ей год. Агата на наших глазах выросла по меньшей мере на вершок.
— Вот, держи.
Он вложил ей в ладонь маленький золотой ключик.
— Это чтобы заводить их? Вместо веревок, да?
— Ты угадала, — кивнул он.
Агата хмыкнула, что было вежливой формой ее обычного: «Так я и поверила».
— Сама увидишь. Это ключ от вашей Электронной Бабушки. Вы сами выберете ее, сами будете заводить. Это надо делать каждое утро, а вечером спускать пружину. И следить за этим поручается тебе. Ты будешь хранительницей ключа, Агата.
II он слегка прижал ключ к ладони Агаты, а та по-прежнему разглядывала его с недоверием.
Я же не спускал глаз с этого человека, и вдруг он лукаво подмигнул мне. Видимо, хотел сказать: «Не совсем так, конечно, но интересно, не правда ли?»
Я успел подмигнуть ему в ответ, до того как Агата наконец подняла голову.
— А куда его вставлять?
— В свое время все узнаешь. Может, в живот, а может, в левую ноздрю или в правое ухо.
Это было получше всяких улыбок. Человек вышел из-за прилавка.
— Теперь, пожалуйста, сюда. Осторожно. На эту бегущую дорожку, прямо как по волнам. Вот так.
Он помог нам ступить с неподвижной дорожки у прилавка на ту, что бежала мимо с тихим шелестом, словно река.
Какая же это была славная река! Она понесла нас по зеленым ковровым лугам, через коридоры и залы, под темные своды загадочных пещер, где эхо повторяло наше дыхание и чьи-то голоса мелодично, нараспев, подобно оракулу, отвечали на наши вопросы.
— Слышите? — промолвил хозяин магазина. — Это все женские голоса. Слушайте внимательно и выбирайте любой. Тот, что больше всех понравится…
И мы вслушивались в голоса, высокие и низкие, звонкие и глухие, голоса ласковые и чуть строгие, собранные здесь, видимо, еще до того, как мы появились на свет.
Агаты не было рядом, она все время отставала. Она упорно пыталась идти в обратном направлении, будто все происходящее ее не касалось.
— Скажите что-нибудь, — предложил хозяин. — Можете даже крикнуть.
Долго просить нас не пришлось.
— Э-гей-гей! Слушайте, это я, Тимоти!
— Что бы мне такое сказать? — промолвил я и вдруг крикнул: — На помощь!
Агата, упрямо сжав губы, продолжала шагать против течения.
Отец схватил ее за руку. — Пусти! — крикнула она. — Я не хочу, чтобы мой голос попал туда! Слышишь? Не хочу!
— Ну вот и отлично, — сказал наш проводник и коснулся пальцем трех небольших циферблатов приборчика, который держал в руках.
На боковой стороне приборчика появились три осциллограммы: кривые на них переплелись, сливаясь воедино, — наши возгласы и крики.
Гвидо Фанточини щелкнул переключателем, и мы услышали, как наши голоса вырвались на свободу, под своды дельфийских пещер, чтобы поселиться там, заглушив другие, известить о себе. Гвидо снова и снова касался каких-то кнопок то здесь, то там на приборчике, и мы вдруг услышали легкое, как вздох, восклицание мамы и недовольное ворчание отца, бранившего статью в утренней газете, а затем его умиротворенный голос после глотка доброго вина за ужином. Что уж он там делал, наш добрый провожатый, со своим приборчиком, но вокруг нас плясали шепоты и звуки, словно мошкара, вспугнутая светом. Но вот она успокоилась и осела; последний щелчок переключателя — и в тишине, свободной от всяких помех, прозвучал голос. Он произнес всего лишь одно слово:
— Нефертити.
Тимоти замер, я окаменел. Даже Агата прекратила свои попытки шагать в обратную сторону. — Нефертити? — переспросил Тимоти.
— Что это такое? — требовательно спросила Агата.
— Я знаю! — воскликнул я.
Гвидо Фанточини ободряюще кивнул головой.
— Нефертити, — понизив голос до шепота, произнес я, — в Древнем Египте означало: «Та, что прекрасна, пришла, чтобы остаться навсегда».
