Тим Скоренко - Вдоль по лезвию слов (сборник)
А двое в клетчатых пиджаках вернулись за наш столик, и Салли наговорила им комплиментов. Ну, и один из них диск ей просто подарил, с автографом. Вот уж она счастливая была. Просто это как бывает: покупаешь ты диск, а потом музыкант тебе пишет «От автора» или что-нибудь типа того. Словно ты его друг, и это подарок был. А на самом деле он тебя знать не знает, и диск ты на ближайшей распродаже, скорее всего, купил. А тут – и в самом деле подарили, и приятно Салли так было, что я не стал ей ничего рассказывать.
Мы домой пошли, а она щебетала, как ей всё понравилось, и что почаще бы надо на такие мероприятия ходить.
Ну, приехали мы домой, а я сразу к Бобу в комнату.
Сэм, плесни. Спасибо.
Вот, ну, я, значит, к Бобу. Боб постоянно в Интернете сидит. Я-то старый уже для этого, ничего не понимаю, ну, письмо могу написать кому, а уж если найти чего надо – это совсем не умею. В общем, говорю Бобу, поищи-ка мне что-нибудь про эту группу. У Боба металл его играет, семнадцать лет, в конце концов, самый трудный возраст.
Боб – щёлк-щёлк – и говорит, мол, ни сайта, ничего у них нет. Вот состав группы на каком-то музыкальном сайте, вот анонсы концертов, а кто такие, откуда, ничего, ни слова. Ну, ладно, говорю, спасибо, и пошёл спать. А имя девушки я на диске прочитал и запомнил: Джерри Чарч. Джеральдина, наверное, но там было именно Джерри.
Я потом, на следующий день, ещё Боба попросил найти её имя, но он тоже ничего особенного не нашёл: в одном только месте в составе группы, вот и всё. И песню эту он тоже поискал – по тексту, я ж её хорошо запомнил. Но тут совсем ничего, ни одного упоминания нигде.
Вот так.
Это присказка, что ли. А сказки-то и нет.
В общем, почему я всё это тебе рассказываю. Потому что никто больше не поймёт, наверное.
Ну, ты же знаешь, что за мебель я делаю. Отличную мебель. Таких шкафов ещё поискать, какие я делаю. В общем, месяц назад заказ ко мне пришёл. Женщина позвонила, сказала, что ей порекомендовали. Старик Дюк порекомендовал, которому я стол обеденный справил на всю семью. Помнишь, какая у него семья – шестнадцать человек, это ж надо такую ораву прокормить. Ну, да, они работают все, кроме самого мелкого, но поди наготовь на них. В общем, он сказал, что есть в округе мастер такой.
А она не в городе живёт, она милях в двадцати от города, в небольшом таком домике. И вот ей шкаф понадобился, а она с Дюком по каким-то там делам знакома, и спросила его, не знает ли он, кто может под заказ шкаф справить, ну, он на меня и указал, дай ему бог здоровья.
В общем, поехал я к ней.
Там комната огромная, и в одной стене ниша. Ниша такой формы – полумесяц, да ещё срезанный с одного конца, и она хотела туда шкаф открытый с полками под безделушки встроить. Ну, я посмотрел, обмерил всё, цену примерную сказал, она согласилась. Ей на вид лет шестьдесят, живёт одна, не бедствует, наверное, есть какие вклады в банке, или дети помогают, я тогда подумал. Ну, «тогда» – это громко сказано, всего-то месяц назад было.
В общем, я несколько раз ещё приезжал. Дополнительные всякие обмеры делал, дерево мы выбирали, толщину полок, я ей эскизы нарисовал. Всё, в общем, путём.
Короче, сделал я шкаф и полочки, и всё так получилось – не налюбуешься. И позавчера, стало быть, во вторник, поехал к ней.
Плесни-ка… Спасибо.
Приехал, монтировать стал. Шесть часов возился, но всё как надо установил. Идеально просто получилось. Точно всё легло, и стены красивые, и шкаф как влитой. Ну, и она говорит, мол, давайте-ка я вас ужином накормлю. А то мне в последнее время кормить-то некого, скоро и готовить вовсе разучусь, ведь для себя не очень-то стараешься. Ну, я и не против. В общем, посадила она меня в столовой, я там до того ни разу не был, всё в большой комнате обретался, где шкаф делал. Пока она на кухню пошла, я стал фотографии рассматривать, они по всем стенам там висят.
В основном мужчина какой-то на фотографиях, немолодой уже. Муж, наверное. А потом его фотография в чёрной рамке. Умер, значит. И дети: мальчишка и девчонка. Сначала маленькие такие, одинаковые совсем. Потом постарше.
А потом смотрю, а девочка с некоторого времени всё в тёмных очках.
И тут голос сзади:
«Это Марк и Джерри, дети мои. Марк сейчас адвокат, в Нью-Йорке давно уже живёт, не в нашей глуши. А Джерри в музыку пошла, играет в группе».
И тут меня как током прошибло.
«Blind Jazz», – говорю.
«Да. – Она удивилась, слышно было. – Вы их знаете?»
Ну, я замялся, говорю, на концерт как-то ходил, диск есть.
Ей приятно было, ямочки на щеках появились, гордость за дочь прямо на лице видна.
«Она у меня молодец», – говорит.
И тут я смотрю, а на стене плакат, небольшой совсем, типа постера из журнала. И там – она, Джерри, такая, как я её год назад видел, в том самом цилиндре, в чёрных очках, с этой огромной бас-гитарой. И я не удержался.
«А что с ней случилось?» – спрашиваю, а сам на чёрные очки указываю.
Она понурилась сразу, как-то постарела.
«У неё лошадь была. Ричард ей подарил на пятилетие. Она с тех пор с лошадью не расставалась, наездницей стала хоть куда. Ей все прочили будущее, с лошадьми связанное, – конезаводчицы, например. К восьми годам любого коня могла объездить».
Ну, ты понимаешь, Сэм, я своими словами пересказываю. В общем, сбросила её лошадь, та самая, первая, её любимица. Мэг её звали, ту лошадь. Сбросила и копытом ещё ударила. По голове. Сотрясение, трещина в черепе, но всё зажило, нормально. Только зрение пропало. И уже не восстановилось. Вот.
Представляешь, Сэм, она – на самом деле слепая. Они все там, эти музыканты, все остальные – клавишник, ударник, саксофонисты – они же зрячие. Они обычные. И они, получается, на ней выехали, они эту штуку со слепотой придумали, потому что она слепая. И они играли, имитируя, что они не видят, а она – по-настоящему. Она и в самом деле слепая.
Я тогда спросил у неё – у матери, в смысле, – слышала ли она песню о любви к лошадям?
И вот тогда она расплакалась. Расплакалась по-настоящему, и уже про ужин забыла, и про гордость за детей, и про Ричарда – верно, мужа так звали. В общем, глаза она на меня поднимает и спрашивает: а откуда я эту песню знаю.
Джерри мне пела, говорю.
А она наклонилась ко мне и обняла меня, точно мать сына, и всё плачет, и плачет, и обнимает меня. А я молчу, потому что не знаю, что сказать.
Представляешь, Сэм, как нужно любить эту чёртову лошадь? Она же девочку инвалидом сделала на всю жизнь, всё ей перевернула, всё испортила. А я тут понял, что в песне – всё правда было. Всё, до последней строчки. Я будто вживую увидел, как лошадь умирает, а слепая девушка гладит её и плачет. И пишет эту песню потом, и поёт, но не на сцене, потому что нельзя такое на сцене петь. Она только для избранных её поёт. Почему я попал в их число – ума не приложу.
