Аркадий Стругацкий - Третий глаз
— Какого?
— Которого арестовали.
— Я два раза не повторяю.
— Вот и хорошо, — сказал он, продолжая неприязненно смотреть на меня. — Я уж подумал, что вы один из этих гадов.
— Гадов?
— Ну да, гадов. Бунтарей. Кретинов, которым не нравится наша жизнь. Не умеют жить, вот и завидуют, что другие умеют. Или зажрались, сволочи. Давить их надо, как клопов, вот что я вам скажу, чтобы не лезли в наши постели, чтобы не пили трудовую кровь… Вы точно его не знаете?
— Иди в задницу! — ответил я стервенея, с радостью чувствуя, что начал заводиться. — А если бы и знал, твое какое дело? Паршивый извращенец, лучше признайся, где твоя дочь!
Зрачки дежурного сузились, он прошипел:
— Моя дочь дома и никогда здесь не была! Запомнил, вонючий бунтарь?
— Паршивый извращенец, — сказал я ему раздельно. Внутри у меня уже кипело. Эти трупоеды ноют, хнычут: плохо, мол, живется. А как отыщется смельчак, который говорит то же самое им в глаза, они набрасываются на него — рвут, рвут, рвут…
— Нажретесь горячей, свиньи, и беситесь, — говорил дежурный, прибавив громкость. — Революционеры с похмелья.
— Паршивый извращенец!
Хороший человек для них, как кость в горле — глотнуть дерьма мешает. Они понимают, что он лучше их, выше их, чище их. Они не могут этого простить ему, и тогда хороший человек становится для них вонючим бунтарем. Кретином, которому не нравится их жизнь. И они хотят давить его, как клопа, и удается им это всегда…
— Если нажрался с утра, так иди в сортир! — почти кричал дежурный. — Поблюй, станет легче!
— Паршивый извращенец, — повторял я. — Паршивый извращенец, паршивый извращенец…
— Ваше место в психушке! И твое, и твоего кретина!
Ну и вмазал же я ему тогда! Не выдержал. Всю наличную злость вложил в этот удар. Я бил не за себя, нет, я бил за “твоего кретина” — во всяком случае, очень хотел верить в то, что бью не за себя. Кулак сделался знаком, сообщающим заплесневшему миру о моем прозрении. Другие знаки мне в голову не приходили.
Дежурный кулем впечатался в стену с ключами, глаза его распахнулись, он трусливо забормотал:
— Ты что… Ты что, чудак… Я же ничего такого…
Жалкий, усталый, старый человечек.
— Плесневей на здоровье, — выплюнул я, удовлетворенный.
Тут на лестнице образовалось движение, и я обернулся. Четыре человека чинно плыли по ковровой дорожке: один в центре, один впереди, двое сзади. Магический треугольник. Мужчиной, идущим в середине, конечно же был Лекарь. Это я понял сразу — пусть в полутьме, но все-таки не меньше получаса я ночью его разглядывал. Костюм разорван, лицо разбито, в руке чемоданчик… Его вели туда, к огромной страшной машине у входа, чтобы увезти из нашего мира, чтобы вырвать ему язык, чтобы одним кретином-бунтарем стало меньше. Люди, сопровождавшие его, были в идеальных черных костюмах, модных шляпах, сияющих ботинках. За лацканом пиджака — бросающий в холодный пот значок. Правая рука у каждого покоится за пазухой, готовая в любой момент озлобленно вскинуться и подарить свинцовый заряд кому бы то ни было. Это шагали верные слуги нашей безопасности. Неподкупные стражники нашего покоя. Тюремщики нашей свободы. Тупые физиономии, тупые мысли, тупые желания. Тупые прически и одежда. Все тупое. Тупая бездушная сила — они не понимали, на что замахнулись, а если и понимали, то им было на это глубоко плевать. В выходные дни им нужен десяток графинов с горячей плюс смачная девочка, а в остальное время — днем и ночью — выкорчевывают из общества настоящих людей. Или они работают без выходных?.. Волшебник заметил меня, но вида не подал. Только равнодушно взглянул в мою сторону. “Поразмыслил, брат?” — спросил он глазами. Я кивнул. “Хорошо поразмыслил?” “Твоими заботами”, — так же беззвучно ответил я ему. Лицо его прояснилось: “Вот и прекрасно”. Странный это был разговор, но мы друг друга отлично поняли.
“Звери, — думал я, следя за ненавистными черными фигурами. — Как там пишут в правильных книгах: нацепившие человеческую личину? Все точно! И таким псам надо разъяснять, таких агитировать? Глупо. Опасно. Ты очень верно говорил: нужно бороться. Обрезами, самодельными пистолетами, зубами, когтями — кто чем может. Нужно вычитать наш гниющий мир, пока еще есть кому. Я знаю, ты скажешь, что это террор, а террор — всего лишь способ борьбы слабейших. Наверняка ты имел в виду что-то другое, когда упоминал о чистке — жаль, не объяснил, что именно. Ты скажешь, что грязной тряпкой пыль не вытрешь. Ты мне обязательно все это скажешь, брат, но только после того, когда испытание кончится, и я с тобой соглашусь не колеблясь. Если мы, конечно, сможем поговорить. Если нам оставят такую возможность. А сейчас — чихать на твои возражения, потому что… потому что…
Значит, так. Я беру тех двоих сзади. Неоценимое преимущество нападать на противника со спины! Преимущество ублюдков, вроде меня… Тебе остается один — офицер, шествующий во главе процессии, и у тебя есть то же самое неоценимое преимущество. Правда, охранник у дверей может успеть вмешаться, но его, по-моему, давно хватил столбняк. Ч-черт, смущают меня эти подмышечные арсеналы у товарищей оппонентов!
Спасибо милому дежурному, что вовремя встряхнул мою злость. Это так полезно: завестись хорошенько перед серьезной дракой. Пусть извинит он мою несдержанность, конечно же, он ни в чем не виноват. Никто в отдельности не виноват, виноваты все вместе… Не хочу быть плесенью, не желаю, чтобы от меня очищали мир! Прочь, страшный сон, отпусти, позволь проснуться… Мурлыкая шлягер, я нащупал влажными пальцами “шило” под ремнем. Я никогда не делал ничего подобного, но у меня есть моя злость — она мне поможет”. И когда настал подходящий момент, я постарался его не упустить. Улыбаясь, дал мышцам приказ.
Я точно знал, что с каждым прыжком перестаю быть плесенью.
6. Неопределенное время суток
Бесформенной массой расползалась тишина. Воняло кислым. Граждане сомнительного вида прятались под креслами, из-за телефонной стойки выглядывал ночной дежурный. Охранник, стоявший у дверей, механически засовывал пистолет в кобуру, другой застыл на ступеньках лестницы, оба были бесстрастны — по инструкции. А в центре холла лежали четверо. Один был просто трупом, поскольку кусок свинца вышиб из его головы все лишнее. Ему повезло, он покинул мир без мучений. Двое в черных одеждах неловко ползали, пачкая ковер вязким, вишневым — эти откровенно умирали. Четвертый забавно барахтался на полу, пытаясь приподняться, он стонал и ругался, и наконец принял вертикальное положение.
