Юрий Петухов - Вторжение из ада
Сигурд пришел в себя от сумасшедшего надрывного хохота. И он вовремя успел перехватать управление, выровнять машину. Теперь их забросило в зону обстрела перебежчиков, которых по-прежнему долбили отовсюду — одни, наказывая за предательство и бегство, другие — не доверяя, по инерции. Даже локаторы, искореженные, поврежденные, но не выведенные из действия, не могли передать всего ужаса, безумия и вакханалии чудовищного и беспорядочного боя. Клубы черной и огненно-желтой гари пронизывали ослепительные молнии всех цветов радуг, разрывы тысяч мин-прозрачников, висящих неуловимыми убийцами повсюду, озаряли непроницаемый мрак мраком ослепительно-багряным и еще более непроглядываемым… и только черные контуры сотрясающихся от адского напряжения штурмовиков все шли и шли вперед, на цель, и тут же взмывали над ней или выворачивали в сторону — то были счастливчики, уцелевшие. Кому не повезло сгорали в последнем падении и проливались огненным дождем на обороняющихся. Сила нашла на силу. Жизнь на жизнь. Смерть на смерть. Так могли биться только настоящие солдаты, подлинные воины, которые не знают пощады и не умеют сдаваться.
А Гуг хохотал.
Сигурд понял сразу — босс сошел с ума, не вынес накала боя, не выдюжил перегрузки, так бывает, так всегда бывает: десантники или погибают или сходят с ума, бойцы не умирают в постелях и не пишут мемуаров.
Сигурд попытался взять на себя мыслеуправление бронеходом, взять полностью. Но, не получилось. Гуг сопротивлялся, его воля была базальтовой твердости — даже пребывая за гранью рассудка, он не выпускал вожжей из рук.
И приходил в себя. Да, приходил!
— Погоди, малыш, — сипел он. И тут же давал распоряжение в центр: — Усилить натиск! все коробки одним броском! на левый рубеж!!! ну давайте же, дьявол вас забери!! Вперед! Мы пробили защиту! Вперед, ребятки!! Это победа!!!
Они поднимались все выше, Сигурд знал для чего — нужен еще один заход, последний. А может, и не нужен уже, бреши пробиты, теперь справятся и без них… А Гуг все продолжал хохотать, но теперь тихо, внутренне, в непомерном напряжении рвущихся из него невыразимых сил. Нет, он не был безумен. Он ликовал. Теперь германский легион не могло спасти ничто на свете. А следовательно, Европа в их руках! Невозможное становилось явью!
Они не просто брали верх, они его уже взяли, они прошли ад сражения, чтобы победить и выжить. Выжить?!
Бронеход успел выпустить последний, сокрушительный залп в цель, когда две сигма-торпеды пробили его корму, разорвались океаном смерти. Ни бортовой «мозг», ни тем более, Гуг с Сигурдом не успели ничего ни увидеть, ни понять. Подброшенные в мрачно-клубящиеся выси вместе с прочими кусками и обломками машины, они зависли на какое-то время на дороге в небеса, в рай, но грехи их оказались, судя по всему, слишком весомы — и они полетели вниз, на грешную землю, превращенную ими в саму преисподнюю.
Человек падал медленно, раскорячив руки и ноги, будто не падал, а тонулввязкоми прозрачном океане. Арман-Жофруа дер Крузербильд-Дзухмантовский, сидевший на титано-пластиковой крыше полицейского скар-джипа, не видел, с какого этажа выбросили беднягу, то ли с триста двадцатого, из-под самой золоченой крыши, то ли просто с трехсотого. Не первый и не последний! Народишко вошел во вкус, в охотку, его теперь не скоро остановишь!
Крузя страдал душою и телом. Телу все еще хотелось живительного вливания, душе не хотелось видеть всей этой гнусной мерзости.
— А ну-у, взяли-и-и!!! — взревел синемордый ополоумевший негр снизу. И уцепился за крыло джипа.
Негр был пьян, обколот, обкурен и дебилен с рождения, его красные джинсы вымокли в липкой коричневой дряни из ближайшей лавочки, а руки были покрыты толстым слоем жирных мух — наверное, он вымазал их медом или джемом во время погрома.
— Давай, давай! — завопила на тысячи полуживотных голосов толпа и навалилась на ненавистную летающе-скользящую повозку с желтой шестигранной звездой. — Переворачивай их, сук поганых! Дави! Бей!
Крузя еле успел ухватиться за ажурные выверты высоченного фонаря, сработанного халтурно и грубо под старину. Повис. Он лицезрел торжество беснующегося люда, крушащего все подряд, пьяного, озверевшего, сатанеющего от вседозволенности и возможности пограбить всласть. Это было море, нет, целый океан багровых, бледных, желтых, белых, черных, розовых и синюшных рож, выпученных глаз, оскаленных ртов и воздетых, растопы-ренно-алчных рук.
Ликование мешалось с беснованием и предсмертными воплями задавленных, избиваемых, терзаемых.
Но не всем удавалось вдоволь насладиться свободой.
Очередной выброшенный из высотного нутра небоскреба рухнул прямо на синемордого дебила в красных штанах, в миг превратив его в груду еще шевелящегося липко-парного мяса, а заодно ломая шею хлипкому желтолицему парнишечке-панамцу и калеча прочих соседей заводилы-негра. Это и утвердило в мысли мнительного Крузю.
— Расступись, гниды! — выкрикнул он истошно.
И сиганул с фонаря вниз, на головы.
Под его ногами что-то хрустнуло, треснуло, хрипнуло, упало. В бока ударили сразу с трех сторон. Он не остался в долгу, всадил нож в ближнего своего. Тут же выдернул. И дал волю локтям.
— Поубиваю, гады-ы!!! — завопил он.
Кричать было бесполезно. Эта дикая и алчная толпа рвалась к крупным магазинам, к банкам, к закрытым ювелирным лавкам, музеям, еще оставшимся в этом прогнившем городе.
Нью-Йорк встал на дыбы и ходил ходуном. Население его пресытилось разбоем по супермаркетам и забегаловкам, ларькам и магазинчикам — все это было давно перевернуто, взломано, разбито, растащено, разграблено, развалено, разорено и раскрадено. Но хмельной и пьянящий азарт гнал толпу на крупную, обороняющуюся дичь. И это надо было видеть. Где-то там, в недрах еще неразгромленных зданий и витрин таились сверкающие множеством граней бриллианты, сапфиры, изумруды, агаты, тускло поблескивали груды всемогущего золота, лежали тугие и бессчетные пачки хрупких новеньких ассигнаций, стояли бесценные кубки и изваяния, висели картины, стоящие больше межзвездных лайнеров… и все это можно было достать, взять, унести!
Закона не было! Власти тоже! Возможность получить все сразу, завладеть несметными сокровищами, дающими рай на земле, сводила с ума. Город разом разделился на жалкие тысячные, сотенные кучки обороняющих, защищающих свое и не свое нажитое, и на прочих, на сорок семь миллионов рвущихся в рай. Да, это надо было видеть!
Если бы Арман-Жофруа, проторчавший всю жизнь на иных планетах и на орбите, знал, что дело обернется эдаким вселенским бедламом, он никогда бы не взялся за него. Крузю просто тошнило от этой гнуси и гадости.
