Юлий Буркин - Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок
— Возможно! Но пусть эта традиция станет уделом тех, кто не жил на Земле, у кого еще нет никаких моральных устоев, кто легко может принять те правила, которые мы им продиктуем. Но мы-то воспитаны по-другому… Хотя нет! Ты-то ведь как раз имел тысячи жен. Вот откуда взялись у тебя эти замашки!
— Я ведь уже объяснял тебе, и надеюсь, ты веришь, что НЕ Я имел тысячи жен. ОН и я — совсем разные существа. А я любил, люблю и буду любить только тебя.
— Да, да, да! Как это все красиво! Но скажи тогда, что мешает тебе, провозгласившему себя королем будущего народа, сделать монаршей привилегией моногамную семью?
— В которой самец — маака, а самка махаон? — покачал головой Лабастьер. — Привилегии должны быть справедливыми, король должен быть эталоном, он должен быть тем, кому подражают остальные. Если мы останемся вдвоем, остальные или не подчинятся предложенному им порядку, или подчинятся, но в тайне будут считать его несправедливым, или даже будут скрыто подражать нам, и не известно еще, к каким потрясениям это, в конце концов, может привести. А мы должны внушить идею, что «семейный квадрат» — естественное и единственно возможное устройство семьи в этом мире…
— Не знаю… — Наан оставалась мрачна. Внезапно ее осенила и новая догадка: — Но если все будет так, как ты настаиваешь, я должна буду рожать личинок от какого-то махаона, а наследника тебе родит самка маака?!
Даже сам Лабастьер опешил от этого, абсолютно логичного, вывода, но тут же нашелся:
— Ты ведь прекрасно знаешь, что, кто бы не вынашивал моего ребенка, в нем не будет ни одной материнской молекулы. Так какая разница… — он глянул на ее выражение лица и поспешно добавил: — Почему бы это не сделать тебе?..
— Какая разница?! — вскричала Наан, подбоченившись. Последние его слова она пропустила мимо ушей.
— Оставим этот разговор и хорошенько обдумаем все это, — умиротворяюще предложил Лабастьер. — Времени у нас предостаточно…
Но Наан не унималась:
— Ну уж нет, — сказала она, пристально глядя в глаза самцу. — Мы все решим именно сейчас.
Лабастьер пожал плечами, но попытался все-таки уклониться от продолжения дискуссии, наклоняясь, чтобы собрать рассыпанные плоды обратно в корзину. Но Наан стремительным движением поймала его за подбородок и приковала его взгляд к себе.
— Ладно, — сказала она, и Лабастьер услышал в ее голосе нотки, не предвещающие ничего хорошего. — Возможно, ты и прав. Я согласна. Но при одном условии. И самца, и самку для нашей семьи буду выбирать я.
…Рассказ молодого короля хуторянам был, конечно же, несколько иным. Ведь многое из сказанного выше ему не было известно и самому, а кое что из того, что было известно, он считал, вовсе ни к чему знать его подданным. Таким образом, рассказ этот не касался незыблемых законов жизни общества Безмятежной, зато был и длиннее и красочнее: большую его часть занимало описание подвигов и иных славных деяний великого предка, а центральным эпизодом было экспрессивное описание боя Лабастьера Второго с сухопутным скатом.
Вечерело. Обе луны Безмятежной, белая и розовая, или, как прозвали их махаоны, Дент и Дипт, были отчетливо видны на небосклоне, и их мягкое сияние добавляло умиротворения в души пирующих. Беседа приобрела отвлеченный характер.
Самки увели гусеничек в жилища, загончик разобрали, а на освободившемся участке площади был сложен и разожжен праздничный костер. Несколько разрумянившихся от «напитка бескрылых» самок взялись за музыкальные инструменты, и нежная мелодия флейты-раковины, сопровождаемая звоном струнных и постукиванием бонгов, превратила окружающее в сказку.
— Откуда бы ни прилетели сюда наши предки, они сделали верный выбор, — сказал Лаан. — Трудно поверить, что где-то еще есть мир прекраснее того, в котором мы живем.
— Это так, — кивнул Дент-Вайар. — И все-таки, наверное, нет мира, в котором не было бы несчастных.
— Наши печали так же красивы, как и наши радости, — возразил король. — Легенды говорят о том, что наши предки часто бывали нетерпимы друг другу и нередко убивали друг друга в бессмысленных войнах…
— Разве бабочки Безмятежной никогда не гибнут в поединках? — задал риторический вопрос Лаан.
— Мы сражаемся лишь тогда, когда хотим защитить нашу честь, — покачал головой Лабастьер, — этот обычай лишь добавляет нашей жизни ярких красок.
— О, да, — подтвердил Дент-Вайар, — самая большая беда, которую может представить отец — несчастная любовь его чада. В то же время все мы понимаем, что любовь прекрасна всегда.
— Думаю, вам нечего тревожится о судьбе своей дочери, — отозвался Лабастьер.
— Почему вы поступили не так, как ваши отец и дед? Почему вы сами отправились на поиски невесты? — спросил махаон то, что, конечно же, интересовало и всех остальных, и в тоне его прозвучала нотка досады.
— Во-первых, кроме женитьбы, у меня есть и иная, возможно даже главная, цель. Мой отец, именно потому, что юные самки сами прибыли к нему на смотрины, ни разу не обошел королевство с личной инспекцией. А когда отправился, уже после женитьбы, пропал без вести. Так что результаты его похода неизвестны. Я хочу своими глазами убедиться, что в моем королевстве царят добро и справедливость. А там, где это не так, вмешаться и навести порядок. Ну а во-вторых… на примере вашей дочери все мы убедились, что мое решение было правильным. Я не хочу трагедий, не хочу делать кого-то несчастным. Полное представление о правильности своего выбора я могу сделать только в той среде, где обитает моя возможная избранница, познакомившись с ее родителями, родственниками… Или даже с самцом, которого она любит, как это случилось тут.
— Не буду кривить душой, мой король, я и мои возлюбленные жены действительно хотели отправить Мариэль на смотрины и мечтали, что именно она станет матерью наследника трона…
— И в этом не было бы ничего удивительного, — заверил его Лабастьер. — Ведь вы ничего не знали о том, что она уже любит и любима. Что же касается ее качеств… Если бы сердце вашей дочери не было занято… Но не все в этом мире подвластно нашим желаниям. Нет, наверное, на свете большего греха, чем разлучить любящие души.
— Потому я и не ропщу, — согласился махаон. — Хотя разлука с дочерью и тяжела для меня, особенно тогда, когда рухнула надежда… Вы еще не знаете всех ее талантов. Дочка, — обернулся он к Мариэль, — спой-ка нашим высоким гостям.
Девушка послушно кивнула и пересела поближе к музыкантам. О чем-то посовещавшись с ними, она негромко запела под их аккомпанемент:
— Темной ли ночью, светлым ли днем,
Вместе бываем мы только втроем.
Вместе, но порознь ищем тебя,
Где ты, четвертая, где ты, желанная,
В мареве жизни блуждаешь, родня?
Лао-лэй, лао-лэй, ла…
Крылья устанут, по долу, втроем,
Словно улитки лесные, ползем,
Вместе, но порознь ищем тебя,
Где ты, четвертая, где ты, желанная,
В мареве жизни блуждаешь, родня?
Короток век, вянет самок краса,
Столь же не вечна и сила самца.
Вместе, но порознь ищем тебя,
Где ты, четвертая, где ты, желанная,
В мареве жизни блуждаешь, родня?
Под стать пламени костра, ясный, колеблющийся голос девушки проникал в самую душу.
Иль суждено нам друг друга забыть,
Род не продолжить и в счастье не жить?
Вместе, но порознь ищем тебя,
Где ты, четвертая, где ты, желанная,
В мареве жизни блуждаешь, родня?
Лао-лэй, лао-лэй, ла…
Мариэль умолкла, и Лабастьер огляделся. Блики костра падали на лица сельчан. Большинство из них задумчиво улыбались, вспоминая, наверное, юность и время создания собственных семей. Отчаяние нередко посещает бабочек в этот период, потом же оно кажется им смешным и трогательным.
Король перевел взгляд на Лаана и обнаружил, что тот, не отрываясь, смотрит на Мариэль и мрачен при этом, как туча.
— Что с тобой, брат-махаон? — тихо спросил Лабастьер, когда песня закончилась, и остальные заговорили между собой. — Ты грустишь об оставленной Фиам?
— Еще бы, — невесело, через силу, усмехнулся тот. — Но, признаюсь, и новая печаль гложет мою душу.
— В чем же она состоит? — поднял брови король, на самом деле уже догадавшись о том, что он сейчас услышит. И он не ошибся.
— Я думаю, господин мой, сколько бы мы не бродили по дорогам Безмятежной, вряд ли мы найдем девушку-маака, более достойную войти в нашу семью, чем эта певунья.
— Не высокого же мнения ты о моем народе… — с напускным осуждением покачал головой Лабастьер. — Я говорю так не потому, что эта самка мне чем-то не по нраву, а потому, что уверен: в моем королевстве есть еще немало достойных претенденток на трон… На самом же деле, вся беда лишь в том, что ты слишком влюбчив, мой друг. Не успели мы и начать свое путешествие, как ты уже уверен, что его цель обретена.
