Владимир Егоров - Падение Арконы
— А я тебя и не боюсь, — отвечал ему молодец, да слезал на пол.
— Мы тебя и не боимси! — передразнил Всеслава кот, показавшись следом и зевая во всю мочь. Из пасти зверя пахнуло недавно съеденной рыбиной.
— Каков удалец выискался! — усмехнулся Водчий, и от взгляда его по спине поползли мурашки.
Всеслав насупился.
— Ты, Влас, парня не брани! — заступилась за него Хозяйка. — То я молодца схоронила. Сильно буен ты в гневе. Вот и опасалась, кабы под руку-то тяжелую не попал, если не весел вернешься. Аль не помнишь, как досталась моим братьям… Одного за усищи оттаскал, второго глыбой привалил, а затем расщепил дуб и третьего, меньшого, туда сунул…
— И поделом! А чего они Волха обидели? — возразил колдун жене.
— Да, плевать на него. Они нас тогда разбудили — вот, ты и осерчал, отец…
— Было дело! — Влас огладил бороду. — Ну, что смотришь, как бирюк. Садись к столу — побалакаем. А ты, Виевна, давай, нам чего-нибудь собери…
— И мне! — канючил кот.
— Будет и тебе, котенок, коли сумеешь старика потешить.
Зверь облизнулся, затем выгнул спину и принялся разминать передние лапы.
— Чего это он? — опешил Всеслав.
— На гуслях готовится игрывать. Он у нас не простой, а баять мастак, — пояснил колдун.
— Вот еще! — возмутился котище. — Стану я когти-то уродовать. Нешто у меня глотка истончилась? Вам какую?
Лирическую или назидательную?
— Валяй, назидательную! — заказал Хозяин.
— Эх! Молодость моя… Убежала ты от меня серой мышкою…
С этими словами Баюн взгромоздился на лавку, фыркнул, прокашлялся и вдруг объявил:
«СМЕРТЬ ИЛЬИ МУРОМЦА» или «ПОЧЕМУ НА РУСИ ПЕРЕВЕЛИСЬ БОГАТЫРИ».
«Едет Илья чистым полем, думу думает.
Думу горькую о братьях своих. Скачет Бурушко широким раздольем.
Молчалив в седле атаман сидит.
Побывал он во всех Литвах, воевал Илья во всех Ордах. Был и в Киеве, граде стольном, потому пуста сума переметная. Злато-яхонты роздал голи он, не оставил ни полтины, ни грошика.
Лесом едет Муромец, головой поник, видит вдруг — пещера глубокая. А навстречу из пещеры той старик, волосатый, седой, высокий. И глаза его огнем горят. Не простым огнем, колдовским огнем.
— Здравствуй, дедушка! — говорит Илья.
Сходит он с коня — кладет поклон.
— Да и ты не отрок, чай! — отвечает дедЗдравствуй, Муромец, свет Иванович! Что не весел, коль мир поет весне? Аль, устал от трудов своих бранных?
Дивится богатырь и ему в ответ, далеко ли едет — сам не ведает: «Ай, лежит на сердце печаль — шесть горьких бед! Старость, видно, бредет моим следом…»
— Какова беда — такова тоска! — слышится ему. — Поделись кручиною — горю помогу.
— Не осилить нам, добрый человек, той великой заботы — кручины. Всей Руси святой не суметь вовек, ни отцам, ни сынам не по силам… Ты послушай-ка, старец ласковый, атамана Илью Муромца. Отчего гнетет Грусть меня Тоска, отчего в душе люта стужа.
Мы заставой стояли крепкою на краю степи половецкой, да коварной степи, да широкой степи, богатырское это место. Мне помощник — сам братец Добрынюшка, а ему Алеша Попович.
Храбры молодцы наши дружинники, клятву верным скрепили словом: «Не пропустим ни пешего ворога, вору конному нет пути на Русь. Зверь рыскучий мимо не проскользнет, сокол высь не пронзит незамеченным».
Только видим — тучи за Сафат — рекой, сила нагнана неисчислимая, тьма несметная без конца, да края. Стали ратиться мы с неверными, биться начали с басурманами. Меж ними похаживать, мечами острыми помахивать. Где махнем, там станет улочка, отмахнемся — переулочек.
Говорит есаул мой Алешенька, мол, река сия ему памятна, что, мол, здесь он с Тугарином справился. Хорошо, что врага в степи много-множество. Станем бить мы его, не рыская.
И рубили мы ту силу несметную, половецкую да поганую. И побили ее, разметали в прах, посекли мечами булатными. Кто ж от желез ушел, все равно погиб, под копытами смерть принял лютую. И бежали прочь с Руси все ее враги. Пусть спокойно живется русичам.
А побив войска, дали пир честной, дали резвым ноженькам роздыху. И мягка была Мать-Земля травой. Степь хмельным опьянила воздухом.
И на день второй, несчастливый день, как свершили обедню к полуденю рек слова неумильные наш Лексей, и рекою клялся Смородиной:
— А и сильны, могучи на Руси богатыри, — говорил Попович беспечно, Неча нам опочив держать, словно лодыри…
Подавай-ка нам силу нездешнюю! Мы с той силой, витязи, справимся!
Только мокрое место останется.»
Я, хмельной дурак, не сдержал его. Надо б зыкнуть на братца меньшего. Лишь Добрыня пожурил легко. Остальные смолчали застенчиво.
Вдруг откуда ни возьмись — повалила рать, грозна сила, молодецка стать!
Как ударил Алешка — двоих и нет, а где двое — стоят уж четверо. Бил Добрыня, мой крестовый брат, а взамен троих — уж шестеро. Изловчился я, да восьмерых рассек — а их шестнадцать и за ними полк. Вдвое прибыло пуще прежнего.
Тут мы дрогнули, испугалися, отступили ко горам да Сорочинским. Гришка первым шел — и вдруг камнем встал, а за ним и брат-то молочный.
Камнем члены свело, чуть коснулся гор, у Годенко и братца Алешеньки. Мы с Добрынюшкой — спина к спине, отбиваем несметные полчиша. Пятерых кладу, против двух его, а противников прибыло на трое. Ай, да веселым былистуканом стал, наш Василь, кровь Буслаева.
Пошатнулся я, оступился я, видя, смерть какая обещана, да упасть не дал побрательничек, красным камнем застыл навечно.
Тут взмолился я, и воскликнул я: — Ох ты, Бурушко мой косматенький, выручай атамана ты старого, одинокого да усталого! Послужи мне веройправдою, выноси из боя кровавого.
И спешил тогда богатырский конь, добрый ратный товарищ мой преданный. Расступался тогда воин рати той и пускал меня, зла не делая.
И стоят с тех пор скалы гордые, муравеют зелены да пушисты мхи. Стороною обходят вороги — то не горы, богатыри.
От того и на сердце камень, у меня у Ильи Иваныча.
— Знать, худа у Муромца память! — отвечает высокий старче. — Говорили тебе добры калики, перехожие переброжие, говорили — приговаривали да наказывали: «Не ратайся ты, Илья, со Святогором! На одну ладонь тебя положит, и другою прихлопнет рукою. Да не спорь ты, Илья, с Волхом — Змеем Огненным! Коли силой не возьмет — возьмет напуском. Ты не ссорься, Илья, и с Микулою! Не иди на род Селянинов! Потому, не простой оратай он, а родня поднебесным владыкам». Не послушал совета ты доброго, а вступился за брата хвастливого. Не гордились бы силой немеренной, жили б долго себе, да счастливо.
— Как прознал ты про речи заветные? С той поры уж минуло долгих тридцать лет, и еще три года, три лета.
