Георгий Гуревич - НФ: Альманах научной фантастики. Вып. 19
Научить, что депо не в том, как на тебя влияют другие, а в том, как ты влияешь на других.
И научить их, что один человек ни черта не стоит». В этой большой цитате, выписанной нами, стоит обратить внимание на то, что все проблемы несут на себе отсвет злободневных проблем конца пятидесятых — начала шестидесятых годов (в гипотетические времена, описываемые в повести, проблемы наверняка станут иными) и на то, что все это прежде всего проблемы НРАВСТВЕННЫЕ.
Что такое человек? Лицо? Одежда? Тело? Его обстановка? Конечно же нет! Можно подробно выписывать внешние черты облика, одежды, можно подробнейшим образом живописать, что ел, пил и говорил герой, но если в художественном произведении нет нравственных проблем и конфликтов, нет ни человека, ни самого художественного произведения.
— Позвольте! — слышится голос оппонента. — Что это за проблемы и конфликты? В коммунистическом обществе будет достигнуто гармоническое развитие личности. Какие же могут быть конфликты? Будут покорять космос, осваивать планеты, совершать открытия… Конфликты переместятся вовне человека.
Так мысль о человеке гармоническом, высказанная в пору, когда бурное развитие буржуазных отношений калечило человека, превращая его в специализированный придаток к машине, — эта мысль незаметно превратилась в основу своеобразной теории бесконфликтности. Маркс и Энгельс имели в виду, что коммунистическое общество обеспечит человеку равное развитие его физических и духовных способностей. Иные теоретики расширили это марксистское понятие человека гармонического до человека бесконфликтного, человека без душевных бурь и сомнений.
Оказывается, для фантастики, для ее успеха недостаточно остроумно и интересно заверченного сюжета, недостаточно изобретательности и остроумия авторов, недостаточно и литературных талантов — нужны серьезные нравственные проблемы. Хотя бы те, о которых уже давно говорят и пишут выдающиеся ученые, вглядывающиеся в туманное завтра.
Один из крупнейших физиков нашего столетия Макс Борн а книге «Моя жизнь и взгляды» тревожился, как перенесет человечество последствия автоматизации, в результате которой, по его мнению, неизбежно должна произойти перестройка нравственных норм. «Настоящая болезнь, — писал он, — гнездится глубже. Она состоит в разрушении этических принципов, которые создавались веками и позволяли сохранять достойный образ жизни даже во времена жесточайших войн и повсеместных опустошений… В состоянии мира основу жизни общества составлял упорный труд,
Человек был горд своим умением работать и плодами своей работы. Квалификация и изобретательность в применении знаний ценились очень высоко. Сегодня от этого мало что осталось. Применение машин и автоматики принижает значение личного вклада человека в выполняемую работу и уничтожает чувство собственного достоинства». О девальвации традиционной этики и культуры предупреждал выдающийся философ Альберт Швейцер в книге, написанной еще в начало двадцатых годов.
Разве эти идеи недостаточно серьезная основа для фантастики? Разве эти проблемы менее важны или менее интересны, чем космические полеты? Небрежение человеком может дорого обойтись человечеству, и негоже фантастам вносить в это дело, хотя бы и косвенно, свою лепту.
Советская фантастика утверждает веру в человека и его возможности. Прекрасны люди будущего 'и у И. Ефремова, у Е. Войскунского и И. Лукодьянова, у братьев Стругацких. Безмерно увеличились их физические возможности, они настолько стремительны в своих движениях, реакции их так быстры, что становятся в драке невидимыми для своих противников, они могут усилием воли зарастить раны на своем теле, перенять на себя часть страданий другого человека, могут видеть в темноте, читать чужие мысли, в считанные мгновения успевают с такой степенью подробности рассмотреть сложную скульптуру, что современному человеку для этого понадобилось бы, наверное, не менее получаса. И все-таки порой современный читатель чувствует себя интересней и полнее, чем герой фантастического произведения: мешает скороговорочность, поглощенность автора проблемами, к человеку непосредственно не относящимися.
Так, например, в романе «Туманность Андромеды» Дар Ветер, работая на титановом руднике, не замечает своих товарищей и, видимо, не знает их имен, хотя их на этом суровом острове всего лишь восемь человек. Освоившись с комплексом машин, он не освоился с людьми, представая вопреки желанию автора эгоистом надменным и невежливым: «Шорох камней заставил Дар Ветра очнуться от сложных и неясных размышлений. Сверху по долине спускались двое: оператор секции электроплавки — застенчивая и молчаливая женщина и маленький, живой инженер наружной службы. Оба, раскрасневшиеся от быстрой ходьбы, приветствовали Дар Ветра и хотели пройти мимо, но тот остановил их:
— Я давно собираюсь просить вас, — обратился он к оператору, — исполнить для меня тринадцатую космическую фа-минор синий. Вы много играли нам, но ее ни разу». Мы так и не узнаем больше ничего про эту женщину, которая так много играла, что для нее не нашлось даже имени.
Как ни обидно, но подобные просчеты довольно частое явление в фантастике, даже у наиболее интересных и талантливых писателей, «отрыв порой словно боятся изображения и теневых сторон человека. Может быть, это тоже одна из причин, почему человек фантастики подчас оказывается одномернее и беднее человека современного, которого изображает сегодняшняя литература, не боясь упреков в принижении его.
Замечательный русский поэт и критик Максимилиан Волошин, создавший, к слову сказать, цикл фантастических философских поэм о судьбах человеческой цивилизации — «Путями Каина», — писал в одной из своих статей, что предвидение — это один из способов изменить будущее: человек, который своим воображением предвосхитил угрожающую ситуацию, тем самым сумел уже предотвратить ее. Эти слова Волошина относились к типу произведений-предупреждений. Но человек может воздействовать на будущее не только предупреждением, но и понуждением его, стимулируя его развитие в нужном направлении.
И фантастика — одно из самых мощных средств в руках его.
Родившаяся из смутной мечты о «золотом веке», она еще долго была по необходимости слаба в отношении художественном! ее интересовали не столько характеры людей, сколько материальные условия их существования, томил не столько голод духовный, сколько физический. Вот почему ранние утопии тяготели к публицистике и отвлеченным рассуждениям, используя художественный образ всего лишь как пример для большей наглядности: очерчивались контуры — детали же были наивны и случайны.
