Виталий Вавикин - Желание верить (сборник)
2
Турист. Он появился случайно, так, по крайней мере, он сказал девушке, которая встретила его. Девушка была молода. На черном теле жили всего несколько татуировок. Но скоро она должна была стать настоящей женщиной, ждала этого момента, мечтала о нем. А после духи наградят ее детьми. Детьми, которых она вскормит своей молодой грудью. Той самой грудью, на которую турист бросал косые взгляды, объясняя на местном наречии, что заблудился. Девушка слушала его, кивала, вспоминала духов, которые пустят ей кровь, сделав женщиной, и думала, не один ли из этих духов сейчас перед ней.
3
Фотографии. Турист сфотографировал девушку. Вспышка напугала ее, но туристу удалось успокоить ее, убедить, что это не опасно. Ее тело, ее татуировки. Турист думал о работе, думал об исследованиях. Девушка думала о детях, думала, даже когда мужчины племени увидели туриста, окружили его, угрожая пиками, на которых еще не успела засохнуть оставшаяся после охоты кровь. Турист не боялся их, говорил, что заблудился, говорил, что ему нужна помощь, продолжая делать фотографии.
4
Старцы. Они долго слушали туриста, решая, чужак он или посланник духов, затем отправили к шаману. По дороге за туристом и мужчинами бежали дети, которых турист в тайне продолжал фотографировать. Дикари не отличались враждебностью, он узнал это прежде, чем отправиться сюда. Их язык тоже оказался весьма прост для изучения, не особенно отличаясь от двух других племен, в которых турист жил прежде, сделав себе этим имя в цивилизованном мире. Да. Там его знали, там его уважали, доверяли, но здесь… здесь он был чужаком, духом.
5
Рисунки шамана. Турист видел нечто подобное и прежде. Уголь скользил по каменной поверхности стен, зажатый в руке впавшего в транс шамана. Так было прежде. Так было сейчас. Только этот шаман совершенно не умел рисовать. Да и разве это были рисунки? Турист всматривался в неровные линии до боли в глазах, но так и не мог ничего понять. Но племя понимало. Или же притворялось, что понимает? Турист долго смотрел им в глаза. «Нет, – решил он, – скорее всего они просто безоговорочно верят шаману и все, а шаман… шаман просто безумец». Турист вздрогнул, впервые за время пребывания в деревне, почувствовав опасность. Шаман вздрогнул вместе с ним, замер. Из-под его дрожащей руки вышел еще один набор линий. Племя замерло вместе с шаманом. В тишине лишь трещали дрова в кострах да тяжело дышали собравшиеся дикари.
6
Уголь выпал из рук шамана, покатился по камням. Шаман обернулся. Его безумный взгляд устремился к туристу. Рот открылся, послышались гортанные звуки. Дикари затаили дыхание. «Как они, черт возьми, понимают, что им говорит это безумец?» – подумал турист. Где-то в груди забился пойманной птицей страх – что-то не так, что-то неправильно. Турист обернулся – нет сбежать не удастся. Рука шамана вытянулась, указывая на чужака. Турист вскрикнул, чувствуя, как его хватают под руки и несут к жертвенному камню. Шаман услышал его слова. Турист говорил с племенем, объяснял им, что их шаман безумен, что его рисунки не существуют, что это всего лишь набор линий. На мгновение туристу даже показалось, что его слова дошли до дикарей. Они замерли, устремили взгляды к стенам пещеры и рисункам, затем бросили туриста спиной на камень, разорвали на груди рубашку. Шаман навис над ним, занося над головой изогнутый нож. Турист продолжал что-то говорить, но боль уже обжигала сознание. Изо рта пошла кровь. Турист повернул голову. На стенах плясали тени. Горели костры. Пахло потом и кровью. Турист увидел рисунки шамана – увидел черные прямые линии. Линии задрожали, стали меняться, складываться, изгибаться. Турист закричал, увидев на стенах картину своей казни. Вместе с ним вскрикнули и дикари. Но в крике их не было ужаса. В крике их было торжество. Их тени заплясали на стенах. Шаман бросил в огонь вырванное из груди чужака сердце. Плоть зашипела, запенилась. Тело туриста все еще продолжало вздрагивать, но сам он был уже давно мертв.
История семьдесят пятая (Чужое небо)
1
1943 год. Россия.
Деревня сдалась почти без боя. Деревня стариков и детей. Местная учительница лет тридцати, увидев Кунца, вжалась в стену, когда он вошел в школу. Дети, которые не успели спрятаться в избах, затихли. Человек в черной форме пугал их. За окном трещали мотоциклы. Кто-то из мальчишек заметил танк. Класс ожил на мгновение, снова стих. Кунц велел им разойтись. Дети насторожились, не разобрав его слова. Он повторил, бросил на учительницу косой взгляд. Она недоверчиво нахмурилась, кивнула, запорхала по классу, подгоняя детей к выходу. Помещение опустело. Остался лишь запах. Кунц обошел всю школу – сгорбленная, одноэтажная, рассчитанная на пять классов. Стены толстые, выложены из кирпича. Кунц разбудил задремавшего в пустом директорском кабинете солдата, занял освободившийся диван и уснул, погрузившись в темноту.
2
За школой стояла старая, закрытая церковь. Кунц заметил ее, когда вышел вечером на задний двор. Замки на дверях были ржавыми, и Кунц смог без труда сбить их. Где-то далеко грохотала война. Кунц открыл тяжелую железную дверь. Чужая вера, чужие страхи, надежды… В нос ударил запах пыли. Кунц вошел, оставив дверь за собой открытой. Под ногами заскрипело разбитое стекло. Паутина покрывала подсвечники. Кунц зажег десяток свечей. Со стен с укором смотрели лики святых. Смотрели на каждого – не важно, кто он и откуда. Кунц расстегнул кобуру, достал парабеллум и приставил к виску. Мыслей в голове не было. Никаких мыслей за последние месяцы.
3
Подул ветер, захлопнув тяжелую дверь. Кунц вздрогнул, опустил онемевшую руку, убрал в кобуру парабеллум. Он не знал, сколько прошло времени. Может быть, пара минут, может быть, пара часов. К запаху пыли добавился запах горящих свечей. Расплавленный воск полз вниз по подсвечникам, увлекая за собой паутину. Кунц посмотрел за грязные, расположенные почти под самым потолком окна. «Как же здесь быстро темнеет», – подумал он, направляясь к выходу. Дверь не открылась. Кунц навалился на нее плечом. Железо и плоть сошлись в неравной схватке. Плоть проиграла. Сознание резанула острая боль. Кунц отошел от двери, огляделся, пытаясь найти еще один выход. Запах горящих свечей усилился, теперь к нему добавился запах ладана, голоса, пение проповедника, шуршание ног пришедших прихожан. Кунц закрыл глаза. Кто-то задел его плечом, извинился по-русски. Кунц проводил мужчину растерянным взглядом. Служба только начиналась, и люди всё шли и шли. Шли сквозь закрытые двери, словно усталые, сломленные призраки, которые обречены на вечные страдания…
4
Кунц не двигался – не мог двигаться. Не знал даже что это – смирение или беспомощность? Он просто стоял и смотрел. Смотрел на чужих, незнакомых людей. Людей, которые, возможно, действительно когда-то приходили сюда. Кунц почему-то вспомнил далеких австралийских туземцев, которые отказывались от завоеванных земель своих врагов, боясь, что души тех, кто жил там прежде, будут преследовать их, вселяться в их детей, отравлять их жизнь. «Может быть, с нами произойдет то же самое? – подумал Кунц, – а потом, когда мы оставим чужую землю, нечто подобное случится и с теми, кто попытается преследовать нас?». Скрюченная тяжестью лет старуха впереди Кунца упала на колени, начала кланяться, ударяясь лбом об пол, прося что-то у Бога. У чужого для Кунца Бога.
